Воздушная гавань
Шрифт:
— Молодняк, — хмурясь, сказала Бриджет. — Но способны ли маленькие шелкопряды спрясть нити такой толщины, какие мы видели у дыры в потолке?
— Ой, — сказала Чудачка. — Да, Бриджет очень умна, в весьма пугающем смысле слова. Нет, эти малыши не смогли бы их выткать.
— Яйца откладывали взрослые, они же соткали те нити, — поморщилась Бриджет. — Но… Если напасть на нас могла одна мелюзга, тогда…
Роуль глухо заворчал.
— Ведь и верно. Где же взрослые шелкопряды?
На этот раз сердце Чудачки зашлось в подлинной панике.
— Ой, — прошептала она, оглушенная криками своей интуиции, громогласно объяснявшей, как именно Недруг решил распорядиться самым опасным своим оружием. — Учитель!..
Глава 36
Было уже далеко за полночь, и Гвен чувствовала себя одуревшей от усталости. Мастер-эфирреалист заодно с остальными посетителями паба уже давно распевал казавшуюся бесконечной скабрезную песню под названием «Огурчик фермера Лонга». Из нее Гвен обрела исчерпывающие познания о множестве шокирующих подробностей, о которых до этого вечера даже не подозревала. И количество неприятных открытий продолжало расти с каждым новым куплетом.
— Ей-богу, Бенедикт, — не выдержала девушка. — Боюсь даже подумать, где ты мог заучить наизусть этот образчик циничнейшей пошлости.
— «…И туда его спрятала снова!» — ликуя, пропел Бенедикт и лишь затем обернулся к своей кузине. — Эстербрук спел, разумеется.
— Грубиян. Надеюсь, куплетов осталось немного?
Бенедикт прихлебнул из кружки с самым высокоученым видом.
— Аэронавты на воздушных судах, очевидно, имели обычай сочинять всё новые куплеты к любимым песням, пока несут вахту. Но лишь самые лучшие…
— Вернее сказать, похабные, — внесла поправку Гвен.
Бенедикт утвердительно мотнул головой.
— …лишь самые лучшие куплеты сохраняются в памяти поколений. Учитывая, сколько веков насчитывают традиции аэронавтики…
Гвен выгнула бровь.
— Хочешь сказать, они могут горланить эту дурацкую песню всю ночь напролет? Так, что ли?
— И гораздо дольше, если только сил хватит, — сказал Бенедикт, щурясь на веселого, разрумянившегося эфирреалиста. — Одно не понятно. Откуда мастер Ферус знает столько куплетов?
— Я и сам был когда-то воздухоплавателем! — выкрикнул Ферус. И тут же возгласил, хором с горсткой других посетителей: — Semper fortitudo!
Гвен издала негромкий стон.
— Fortitudo, мисс Ланкастер, — повторил мастер Ферус, спрыгивая со стола на свой табурет с грацией (или же с пьяной беспечностью) человека куда более молодого. — Вот старое, очень старое выражение, даже по моим стандартам. Вам известно, что оно означает?
— Силу, — не задумываясь, ответила Гвен. — «Всегда сильны».
— Да, но какую силу? — уточнил Ферус, перекрикивая рев нового певца, выводящего очередной куплет песни.
В нем огурчик фермера Лонга случайно свалился в выгребную яму, и Гвен ничего не желала знать о его дальнейших приключениях.
— Сэр?
— Существует великое множество разновидностей силы, но fortitudo подразумевает нечто особенное… — В целях демонстрации старик потыкал пальцем в бицепс Бенедикта. — Не такую грубую силу, вовсе не такую. Это слово означает нечто большее: внутреннюю силу, несгибаемую целеустремленность, моральное мужество. Силу, потребную для того, чтобы продолжать сражаться перед лицом, казалось бы, неизбежного поражения. Для того, чтобы честно нести службу, даже когда никто об этом не знает и не заботится… — Он покрутил остатки пива в своей кружке, пристально глядя на Гвен. — И силу, нужную для того, чтобы принести себя в жертву ради блага других, даже если вместо этого можно пожертвовать кем-то еще. Особенно в таком случае.
Гвен коротко улыбнулась.
— Надо же, как…
— Нестерпимо банально? — быстро предположил Ферус.
— Я хотела сказать «интересно», — смиренно ответила ему Гвен.
— Да ты настоящий дипломат, — заметил Бенедикт.
Под столом Гвен саданула кузена по лодыжке.
— Мастер Ферус, время уже позднее…
— И то верно, — кивнул эфирреалист и ладонью прикрыл зевок. — Быть может, нам стоило бы прервать наше расследование? Дождемся доклада от нашей разведки.
— То есть от кота? — уточнила Гвен.
— Именно… — Мастер Бенедикт вскинул вдруг голову, чтобы уставиться на Бенедикта. — Погоди-ка, парень. Что это так тебя заинтересовало?
Кошачьи глаза Бенедикта были устремлены на стойку в дальнем конце общего зала, где хозяин постоялого двора вел тихий и очень напряженный разговор с только что вошедшим гостем. То был широкий в кости, мускулистый мужчина в зеленых крагах аэронавта и в плаще, отороченном густым серо-бурым мехом неизвестного зверя с Поверхности, из-за которого и без того массивные плечи вошедшего казались нечеловечески широкими. Обшлага его рукавов украшали две нашитые полосы, которые выдавали в здоровяке капитана воздушного судна. Красное, угловатое лицо медленно багровело, и удар его затянутого в кожу кулака по крышке барной стойки перекрыл даже поющую толпу.
— Что?!
Одним стремительным движением кулак сгреб хозяина постоялого двора за воротник камзола.
Опешивший хозяин метнул нервный взгляд в сторону их столика и поспешно зашептал что-то широкоплечему аэронавту.
— Ага, — произнес Бенедикт. — Кажется, теперь я понимаю, почему наш добрый хозяин так долго не хотел сдавать тебе комнату, сестрица. Он уже обещал ее кому-то другому.
— Это не флотская форма, — отметила Гвен.
— Однозначно, — согласился Бенедикт. — Это вообще не форма. Должно быть, он капитан частного судна.
— Олимпиец, я бы добавил, судя по цветам и меховому воротнику на плаще, — вставил мастер Ферус. — Причем олимпиец, одержимый яростью. Что даже забавно, если вы хоть немного изучали историю.
Тихо обронив еще несколько емких, тщательно подобранных слов, олимпиец выпустил трактирщика и с угрюмой ухмылкой на лице направился к их столику. Гвен изучила его — так, как ее учили оценивать возможного противника, — и обнаружила в себе признаки нарастающей тревоги. Шаги этого человека были излишне легки для столь мощного телосложения, а походка выглядела безупречной, — чего, конечно, и стоило ожидать от бывалого аэронавта. Хуже того, на ходу его глаза живо и настороженно прочесывали общий зал постоялого двора: верный признак готовности к стычке.