Воздыхание окованных. Русская сага
Шрифт:
В то же время у святителя Феофана Затворника в его поучениях о молитве я прочитала, что истинной молитве может быть положено начало только тогда, когда у к а н е т в сердце некий огонек. И всегда то мне казалось, что этот огонек в сердце и есть не просто символ или образ Духа, но Его Самого живое присутствие. Но сердце не всегда вспыхивало и загоралось: увы, оно и холодело, оно и обмирало, оно и каменело. И это было не самой малой скорбью моей, потому что всякий раз, когда остывало сердце, я могла, крепко поборовшись с самой собой и своими бесконечными самооправданиями, почти в точности найти, увы, причину охлаждения в самой себе.
Не помню, у кого из знаменитых старцев в поучениях или воспоминаниях я прочла о том, как было обнаружено нечто подобное
Позже выяснилось, что, торопясь на службу, этот диакон пробираясь через толпу верующих не без раздражения и небрежности оттолкнул одну старушенцию, мешавшую ему на пути, и это сразу отразилось на состоянии его духа (о состоянии старушки здесь не говорю), и хотя сам он не обратил внимание на изменение состояния своего сердца, но духовно прозорливый старец это мгновенно прочувствовал. Кажется, это было в воспоминаниях о святом и праведном отце Иоанне Кронштадтском. И сколько потом подобных случаев встречались в церковных книгах! Великое множество, свидетельствующее о том, что Дух, уканув в наше сердце, начинает Сам вести нас по совсем новой нашей жизни во Христе, Он учит и показует нам наше подлинное состояние, наши давно непроветренные уголки души. Но мы, слабые, изменчивые и грешные, двигаемся по этому тесному пути с трудом и падаем, падаем, падаем… И все же, подымаясь, вновь движемся вперед.
Вот в то самое яркое по силе помогающей новичку Благодати, по силе чувств и горения времени начала церковной жизни, когда еще не приступала коварная душевная усталость (а она приступает где-то в середине пути), когда тебе кажется, что ты уже многое познал, чуть ли не все (?!) уже тебе открылось, и ты уже привык ко всему, — в такое как раз время преддверия ледникового периода духовной жизни и попала ко мне в руки одна необычная молитва…
«Любовию Твоею Божественною да уязвлено будет сердце мое, о Боже мой! Да взыщу день и ночь Тебе, Господа моего, да всею душею моею к Тебе присоединен буду; да жегома и палима будет душа моя божественным Твоим желанием; да присно сие имать души моей во утешение, да присно сие имать в тихое пристанище и непреложный покой»
А нашла я эту молитву, которая принадлежала святителю Димитрию Ростовскому, в книге писем известного подвижника и затворника первой половины XIX века Георгия Задонского, а его, в свою очередь «открыла для себя», читая в те времена неотрывно книги святителя Игнатия Брянчанинова, который Затворника Задонского особо чтил. И стала я читать эту молитовку очень и очень часто. Не без труда сначала, потому что долго не оживали в моем сердце ее строки — все-таки чувствовался немного вычурный стиль XVIII века, — а потом все больше стала привыкать к ней и на стиль уже не обращала внимания, пока однажды — а было это летом, в маленьком деревянном доме, где я гостила, в котором со мной была всего лишь одна небольшая иконочка Спасителя, подаренная мне Духовником, — вот там однажды и загорелось внезапно сердце, словно к нему поднесли пламя той самой, горевшей перед образом рублевой свечки. Укануло оно прямиком в сердце, как поразительно точно сказал святитель Феофан Затворник…
Мне тогда показалось, что я поняла, в чем была причина духовной драмы моих и не только моих близких, которые, внешне пребывая в Церкви и имея тогда в конце XIX — начале XX века все условия для духовной жизни, сердцем уже уходили «на страну далече» (Лк 15:13), теряли веру, холодели и возвращались в мрак мира, из которого вывел наших пращуров святой Владимир Креститель в X веке от Рождества Христова.
Не может человек, придя к Богу, достичь какого-то уровня, какой он сам себе пожелал, и там уже жить самоуспокоенным духом, бездерзновенно, не заботясь о том, чтобы продвигаться неустанно вперед. Здесь не может быть никаких
У поколения моих бабушек и дедушек за немногими исключениями никаких духовных горизонтов, а уж тем более устремления к ним не имелось. Жизнь текла своим чередом, обрушивала на головы людей неразрешимые вопросы, разбивала их человеческие планы, разрывала даже тесные родственные связи, торжествуя победу «ненавистной розни мира сего»…
Так еще задолго до Гражданской войны было разорвано родство двух братьев Микулиных: Александра Александровича и Иосифа Александровича. Причиной тому стали их политические разногласия. Но о том — разговор особый…
Коллаж работы Екатерина Кожуховой: семейная группа Жуковских. Июль 1910 года. Слева — Екатерина Микулина, 1903 год, после выпуска в гимназии; справа — Вера Микулина в том же 1903 году.
Семейная группа — слева направо в самом верхнем ряду: неизвестный, Леночка Жуковская, дочь Николая Егоровича, Константин Подревский — муж Веры Александровны Подревской (урожденной Микулиной), Александр Александрович Микулин, сын Александра Александровича Микулина старшего и Веры Егоровны;
средний ряд: лежит в гамаке — Вера Егоровна Микулина, сидит Николай Егорович и далее — Анна Николаевна Жуковская за 2 года до кончины. Внизу сестры: Екатерина Александровна и Вера Александровна (только что сыграна свадьба Веры и Константина Подревского).
Материалы, письма, документы и фотографии из семейного архива публикуются впервые.
Часть III. РУССКАЯ ЦУСИМА
Глава 9. И первый клад мой честь была
«Дорогая Маня, ты просишь написать тебе письмо без выговора, но кажется, я никогда этим не занимался, а всегда только желал знать о тебе, а ты, как и на этот раз, ничего о себе не пишешь. Иозя (Иосиф Александрович Микулин — младший брат Александра Александровича) теперь в Петербурге генерал-квартирмейстером в Штабе войск Петербургского воинского округа и Гвардии и живет на Дворцовой площади № 4 кв.1…
Меня он знать не желает, после того как я был избран в 1905 году выборщиком на выборах в первую Думу по списку, который проходил от Кадетской партии. С тех пор он мне ничего не пишет и не отвечает на письма, а Оля (жена Иосифа Александровича — прим. авт. — Е.Д) писала, что он меня и видеть не желает, так что, когда я был в январе в Петербурге, то я к нему и не зашел.
У нас все по-старому… Увидимся ли летом?»
…Не сразу стали приоткрываться мне глубинные корни драмы, произошедшей между двумя братьями Микулиными, и навсегда разлучившей их на этой земле. Ведь это был не просто частный семейный разлад, — эта ссора братьев Микулиных имела некую мистическую проекцию — она стала прологом, прообразом братоубийственной Гражданской войны, до начала которой оставалось десять с небольшим лет, — нераскаянного, не отмоленного и до сих дней не преодоленного потомками нравственно и духовно великого горя России. Войны, кровь которой до сих пор вопиет к Богу…