Вожди и оборотни
Шрифт:
В-третьих, Гдлян с остервенением работал против Раджабова и потому, что весьма скоропалительно и принародно им был выдан вексель о делегатах-взяточниках на XIX партийной конференции. Хотя на тот период он не обладал вескими фактами. Я не говорю о доказательствах, а только о фактах.
Все это вместе взятое и предопределило грубое, вероломное вмешательство в жизнь Раджабова. По нему словно дорожным катком проехала гдляновская машина следствия. Нет необходимости останавливаться на всех обстоятельствах его дела. Упомяну лишь некоторые.
В течение десяти дней Раджабов отрицал получение и дачу кому-либо взяток. Ему не верили, требовали дать показания.
Он вспоминает, что Гдлян долго измывался над ним, угрозы следовали одна за другой. Он требовал оговора. «Напиши добровольно, — говорил Гдлян, — что ты получал взятки от сорока человек, в том числе должны быть упомянуты десять человек из Намангана и тридцать человек из Бухары и Ташкента, на сумму 400 тысяч рублей и передал взятки 12–15 человекам «наверх» и минимум двоим — троим обязательно из аппарата ЦК КПСС. Если не напишешь, соберем показания от людей, которые находятся в тюрьмах и в зонах, на миллионы рублей, и обеспечим расстрел, и если ты не придешь ко мне в камеру смертников, то я не мужчина. Напишем о тебе в газетах и журналах, так как все корреспонденты — наши люди, достаточно попросить Коротича, и в журнале «Огонек» появится отрицательная статья о тебе, и опозорим, как следует. Ты никогда не будешь иметь свидания с родственниками и труп твой не получат, не играй Раджабов с огнем. Сделаешь, как я говорю, максимум через полтора — два года будешь дома! «На мой вопрос: «Суд же должен судить?», — он ответил: «Судьи против нас не пойдут, и скоро ты в этом убедишься, Теребилов будет здесь, т. е. в тюрьме».
«Я никогда не забуду, — продолжал Раджабов, — выкрики Ревеко: «Завтра твоя жена будет в соседней с тобой камере», угрозы Гдляна: «Добровольно не напишешь и «верх не покажешь», в том числе обязательно работников ЦК КПСС, то сделаем из тебя «паровоза», направим дело в таджикский или туркменский суд и расстрел обеспечен», предупреждения Иванова: «Не послушаешься, мы вскоре на свободу отпустим Каримова, Худайбергенова, тебе 15 лет дадим и преподнесем, что самый злостный взяточник — Раджабов».
Раджабов, несмотря на это, сопротивлялся. 26 октября 1988 года он напишет письмо Генеральному секретарю ЦК КПСС М. Горбачеву, сообщит, что его арест — провокация, все обвинения являются клеветой и оговорам, попросит о помощи. Но он не дождется ее. Письмо до Горбачева не дойдет. Да если бы и дошло — результат был бы тот же.
29 октября 1988 года Раджабову предъявили обвинение. В нем указывалось, что он получил пять тысяч рублей от бывшего секретаря Хорезмского обкома Худайбергенова, 10 тысяч от первого секретаря Бухарского обкома А. Каримова, одну тысячу от заместителя председателя Совмина республики В. Есина. Кроме этого он обвинялся в даче пяти тысяч рублей председателю Совмина Худайбердыеву.
Все эти лица уже длительное время содержались под стражей, из них Гдлян и его команда, как в народе говорят, вили веревки.
Нелепость этого обвинения была очевидной. Поэтому 26 апреля 1989 года, когда Иванов предъявил новое обвинение, в нем уже не было эпизодов взяточничества, связанных с Каримовым, Есиным, Худайбердыевым.
Сопротивление Раджабова было как будто «сломлено». Он начал «уличать» самого себя, «обвинять» других.
26 декабря 1988 года напишет заявление и сообщит в нем о получении взяток от 33 лиц и передаче денег 10 руководящим работникам республики. В их числе окажутся все секретари ЦК КП Узбекистана.
Гдлян торжествовал победу. Он и его следователи были уверены в успехе. Я обратил внимание на их протоколы допроса. Они умещались на пол-листа, на четверти странички, состояли из одного, двух абзацев. Абсолютно не содержали информации о месте, времени передачи денег, о причинах подкупа и т. д.
Гдляна погубила самоуверенность. Он переоценил себя и вовсе недооценил противника. Раджабов понял, что следователям не нужна правда, и он затеял с ними игру, стал признавать то, чего никогда не было, придумывать эпизоды передачи, получения взяток.
На одном из допросов у Иванова он, правда, попытался ему объяснить, что оговорил себя, никогда не получал и не передавал взяток. В ответ услышал: «Если ты изменишь показания, то мы определим 22 миллионера в Самарканде, изымем у одного из них 3 млн. рублей и попросим его сказать, что это деньги Раджабова и мы тебе «намажем лоб», ни больше, ни меньше».
Раджабов повторил прежние показания, 8 которых признавал свою вину. Гдлян их не проверял, верил на слово. А зря, Раджабов вел свою игру тонко. Видя, что отрицать невозможно и надо оговаривать себя, ради спасения жены, детей, он умышленно называл такое время, место передачи денег, сопутствующие обстоятельства, от которых можно было бы легко отказаться в суде, показать всю их абсурдность.
Используя этот прием, он «оговорил» Осетрова, других лиц и себя. В заявлениях от 12 и 19 ноября 1988 года указал, что получил взятку в сумме 2 тысячи рублей от Шамсутдинова в январе — феврале 1981 года в городе Москве, куда оба приехали в командировку. Все это потом следователями будет добросовестно занесено в протокол допроса, а затем и в обвинение Раджабову. Однако при проверке уже следователями, не входящими в группу Гдляна, кроме всего прочего, будет документально подтверждено, что Шамсутдинов вместе с Раджабовым в командировку в Москву не выезжал и передать тому взятку не мог.
А вот еще один пример. На допросах 12 и 19 ноября и 4, 9, 26 декабря 1988 года Раджабов рассказал о получении в 1984 году 3 тыс. рублей от председателя колхоза им. Ленина Чустского района Рафика Сатыбалды. Опять, как следовало из сообщения Наманганского облагропрома, в области не было и нет председателя колхоза или директора совхоза по фамилии Сатыбалды. Председателями колхоза им. Ленина Чустского района с 1980 года и по настоящее время работали Абдуллаев Хабибулла и Рапиков Юлдашбай. Это подтверждено и другими материалами дела.
Явные противоречия по всем эпизодам гдляновского обвинения Раджабова выпирали со всех сторон. Но на них тогда не обращали внимания, не пытались устранить.
Описывая атмосферу тех дней, член гдляновской группы Клокол скажет: «Знакомство с работой бригады показало, что Гдлян и Иванов не придавали значения указанным моментам, сами того не замечая, не заботились о прочности дела, надеялись на снисхождение суда, что разделяли с ними и рядовые работники.
На мой взгляд, критической оценки полученным доказательствам никто не давал и не пытался этого делать. Группа находилась в состоянии всеобщей эйфории, ликования, следили за потоком информации в прессе, где их расхваливали на все лады. Бытовало мнение, что дело можно «забросать шапками», что суды не посмеют предъявить обычных требований, как по другим делам; ибо само дело необычное, не знающее аналогов, как его оценил однажды Т. X. Гдлян. Совещания в группе скорее походили на дискуссии в политическом клубе, где речь шла о чем угодно, только не о насущных вопросах следствия».