Вожди и оборотни
Шрифт:
Бондаренко В. также заявил, что он подписал акт, но самой аварии, прорыва отопительной системы он не видел, не знает и куда делись 13 видеокассет.
Оставалось допросить Непомнящего Д. С. После некоторого запирательства он полностью подтвердил фиктивность акта. Рассказал, что 28 октября 1986 года получил от Гдляна указание о списании рузметовских видеокассет. Далее он пояснил: «Я составил данный акт сам лично на машинке, на которой я работал в кабинете. Все, что записано в акте, так же как и сам акт, является полной фикцией. Никаких магнитных лент, пришедших в полную негодность, не было, прорыва отопительной системы не было, все это я выдумал, чтобы выполнить указание Гдляна. Первым этот акт, подготовленный мною, подписал Гдлян Т. X., за ним его подписал я, а после нас двоих его подписали Власов и Бондаренко, кто из них первым подписал акт я не помню, также я не могу точно сказать, где ими акт был подписан. Гдляну на подпись данный акт представил я, после того, как я его подготовил в одном экземпляре, акт был передан мною Гдляну Т. X., а дальнейшую судьбу данного акта я не знал потому, что более не видел его. Я удивился тому, что этот акт у вас оказался, т. к. не думал, что Гдлян его к уголовному делу приобщит. Он же знал, что данный акт
К показаниям Д. Непомнящего можно добавить, что Гдлян имел доступ ко всем вещдокам, хранившимся в этом кабинете. И еще, акт о списании видеокассет составили в первой половине дня, а во второй половине Гдлян улетел самолетом из Ташкента в Москву. Можно полагать, что кассеты улетели вместе с ним и исчезли.
Исчезли не только они. 21 октября 1986 года в доме Рузметова А. провели обыск. Длился он долго и закончился поздно. На следующий день обыск продолжили. Рузметову X. с детьми поместили в одной из комнат, а сами следователи хозяйничали всю ночь в других.
После обыска Рузметова X. обнаружила исчезновение ряда ювелирных изделий, которые не были внесены в списки изъятых ценностей. Ее заявления в группу Гдляна и прокуратуру остались без реагирования. Речь, например, шла об исчезновении части коллекции зажигалок иностранного производства, а также браслета с национальным орнаментом из золота 583-й пробы стоимостью около 800 рублей. Конечно, заявления Рузметовых можно поставить и под сомнение — заинтересованные они люди. Но нас насторожили другие обстоятельства. Квартира, где проходил обыск, состояла из пяти комнат. На обыск приехало также пять следователей и трое понятых. Один из следователей печатал протокол, около него сидели понятые. Другие следователи осматривали комнаты и делали это одновременно. Каждому досталось по комнате. Но понятых-то только трое, и сидели они в зале. Следователи из комнат выносили ценности в зал и клали на стол. Обнаруженное заносилось в протокол. Когда начинался обыск, то в доме из семьи Рузметовых был лишь один тринадцатилетний ребенок.
Я не хочу ставить под сомнение порядочность и честность большинства следователей, в том числе и из группы Гдляна. Но обстоятельства складывались так, что мы вынуждены были начать расследование сообщения об исчезновении изделий из дома Рузметовых. Как ни горько говорить, но ведь уже были установлены факты разворовывания вещей из машины, перед нами лежал и фиктивный акт на списание видеокассет.
Установили понятых, начали их допросы. Весьма любопытные показания дала Э. Шеварева, женщина с высшим педагогическим образованием, безупречной репутации, абсолютно незаинтересованное лицо: «Когда обыск закончился, следователь, который составлял протокол, сложил в свой дипломат три футляра с золотыми украшениями (в фабричных футлярах, цвет которых я не помню), два комплекта золотых изделий: один из них — сережки с бриллиантами и кольцо с бриллиантом — это был один комплект; второй комплект — тоже сережки и кольцо, но по-моему без камней, точно не помню, только помню, что второй комплект был без бриллиантов. Еще один, третий футляр: в нем находился золотой женский браслет, который надевается на запястье руки женщины. Эти золотые украшения были найдены следователями то ли в комнате матери, то ли в комнате девочек. Я сейчас смотрю и вижу, что эти предметы в протоколе обыска не отражены. Деньги, которые вместе с этими золотыми вещами положил в свой дипломат следователь, в протоколе указаны, они были, в том виде и количестве, как я сказала выше. Я не знаю почему золотые вещи в данном протоколе не указаны, но факт, что они были и следователь положил их с деньгами в дипломат из пластмассового материала черного цвета. Я это видела своими глазами…»
Мы не успели выполнить иных следственных действий. Дело незаконно прекратил Трубин. Заявления Рузметовых так и остались непроверенными.
Если бы только они. Остались нерасследованными другие, аналогичные факты, о которых следует все-таки рассказать. Они могут, как мне думается, пролить свет на внутреннюю сторону образа Гдляна, чуть-чуть развеять газетный туман, напущенный достаточно умело над ним и его окружением.
Конечно, меня могут упрекнуть за придание огласке фактов, по которым не принято окончательного решения. Я это хорошо понимаю, упреки отчасти будут справедливыми. Но не я первый выбрал такой путь. Его выбрал Гдлян сам, когда начал печатать в газетах неисследованные протоколы допросов, когда начал раскрывать следственную тайну до принятия окончательных решений по делам. Поэтому я не буду испытывать угрызений совести, ибо имею моральное право рассказать и об этих непроверенных фактах. Постараюсь их не комментировать, пусть читатель оценивает сам приведенные показания, выдержки из протоколов осмотра, следственных экспериментов и т. д.
Начну с подозрения, выдвинутого нами в отношении начальника следственной части Г. Каракозова. В становлении Гдляна он сыграл исключительную роль. Без него Гдлян не стал бы тем Гдляном, которого мы привыкли видеть. С подачи Каракозова того назначили следователем по особо важным делам при Генеральном прокуроре СССР. Гдлян многое перенял от своего старшего патрона. Достаточно сказать, что понятие «яма», то есть практика выбрасывания материалов из дел, существовала и до прихода Гдляна в следственную часть. Каракозов «вводил» Гдляна и в Узбекистан. Сам он неоднократно бывал з республике. Хорошо знал министра внутренних дел УзССР Яхьяева. Тот даже предлагал ему пост своего заместителя.
При многих схожестях Каракозов отличался от Гдляна большей эрудицией, знанием права, интеллигентностью и уравновешенностью. О Каракозове шла молва, как о великолепном следователе, мастере допросов самых «твердых» преступников. Но и Каракозова, видимо, развратила высокая следственная вершина. Постепенно стало проявляться пренебрежение к процессуальной форме, «политика» брала верх над правом. Гдлян хорошо знал своего «шефа», его сильные и слабые стороны, умело играл на них. Он понимал, что и Каракозову нужны громкие дела, большие миллионы, оба получали за них крупные премии. Однако я долго пытался понять, когда и на чем Гдлян смог подчинить себе Каракозова. Ведь доходило до того, что именно он давал указания начальнику, а тот смиренно их исполнял и даже извинялся, если что-то не вовремя было сделано.
Каракозов не упускал случая, чтобы не поучаствовать, а точнее не поприсутствовать при больших изъятиях денег, ценностей. В октябре 1986 года он прибудет в Ташкент, а оттуда вместе с Гдляном, другими следователями вылетит в Ургенч. Затем все на автомашинах приедут в колхоз имени Калинина Ташаузской области в Туркмении. Отыскав дом Саидова Юлдаша, ему предложили выдать деньги. Тот не стал «запираться», привел следователей в сарай и из земли извлек два больших свертка. В свертках находились два дипломата-портфеля и чемодан с деньгами. Купюры были достоинством от 5 до 100 рублей. Обнаруженное занесли в дом, высыпали на пол. Каракозов предложил не пересчитывать деньги, а просто сделать их сортировку. Пачки с купюрами в 50 и 100 рублей складывали в дипломат, а с другими купюрами — в чемодан. В дипломат деньги складывал Каракозов. Этот дипломат находился в стороне от чемодана, напротив окна. Каракозов брал пачки денег из общей кучи и шел к дипломату. Таким образом он оказывался на некоторое время один на половине дома, а на второй половине находились следователь Ибрагимов и понятые.
Дальше я предоставляю слово участнику операции по изъятию денег Исмаилову Рахиму: «Через некоторое время Каракозов дал команду мне и Головину освободить комнату и обеспечить охрану дома со стороны улицы, чтобы никто не подходил. Мне лично эта команда показалась странной. Я и Головин вышли из комнаты, поскольку на время проведения этого мероприятия мы подчинялись Каракозову. В комнате остались Каракозов, следователь Ибрагимов и один понятой, фамилии его не помню. В комнате горела электрическая лампочка, на улице было темно. Находясь на улице, я прекрасно видел все, что происходило в комнате, поскольку заглядывал в комнату через окно. Окно в указанной комнате расположено на противоположной стене от входа с левой стороны, без занавесок. Я и Головин находились друг от друга на расстоянии примерно 3–4 метра, было тихо, не разговаривали между собой. Я несколько раз заглядывал в комнату через окно и видел, как Каракозов носил деньги в пачках, которые брал с пола на участке комнаты, где сидел Ибрагимов. Он носил по две пачки и складывал деньги в дипломат, который находился на стуле на расстоянии 2–2,5 метра от окна. Когда Каракозов в очередной раз нес деньги, я смотрел в окно: я помню, что в одной руке у него была пачка денег в купюрах достоинством по 100 рублей, а в другой — пачка денег в купюрах достоинством по 50 рублей. Я видел внешнюю часть пачек. Пачки с указанными купюрами Каракозов складывал в дипломат. Когда я посмотрел через окно в комнату, то увидел как Каракозов посмотрел по сторонам, незаметно для участников упомянутого следственного действия положил во внутренние карманы форменного кителя две пачки денег. В этот момент дипломат с деньгами был практически полный. Какими конкретно купюрами Каракозов положил две пачки денег в карманы форменного кителя я сказать не могу, поясняю, что в указанный мною дипломат Каракозов складывал деньги купюрами достоинством 50 и 100 рублей. Я был возмущен поступком, отошел от окна и сказал Головину: «Каракозов что-то мудрит». Я рассказал Головину о том, что Каракозов положил две упаковки денег в карман. Когда мы стояли около окна, то Каракозов, услышав наш разговор с Головиным, открыл окно и поинтересовался обстановкой. Мы ответили, что все нормально. Каракозов разрешил войти в комнату. Мы действительно хотели войти в комнату, в это время Каракозов вышел нам навстречу, был взволнованный. Он отошел в левую сторону от дома и выпал из нашего поля зрения. Где-то через пять минут он вернулся. После изъятия денег я, Головин, Каракозов в одной машине приехали в Ургенч, где о случившемся я доложил Анисимову. На мой взгляд, разбирательством этого вопроса никто не занимался.
Я твердо заявляю, что это был Каракозов Герман Петрович: перед выездом на изъятие денег следователь Гдлян представил его как руководителя нашей группы».
А вот что рассказал Головин: «Дипломат, в который Каракозов укладывал пачки денег, находился на стуле в таком положении, что процесс укладывания денег хорошо просматривался через окно с улицы, в то же время для остальных участников укладки денег действия Каракозова полностью не просматривались. В момент нахождения на улице около дома Исмаилов был от меня на незначительном расстоянии, мы не разговаривали, выполняли обязанности по охране проводимого мероприятия. Обходя дом, Исмаилов оказался у окна и задержался там на некоторое время. Что происходило в тот момент в комнате, я не видел. Вдруг ко мне быстрым шагом подошел Исмаилов, вид его был растерянный и взволнованный. Обращаясь ко мне, он сообщил, что только что своими глазами видел, как Каракозов, взяв деньги у Ибрагимова, развернулся к нему спиной, подошел к дипломату и стал их укладывать. Выбрав момент, когда за ним никто не наблюдал, положил две пачки денег во внутренние карманы форменного кителя. Исмаилов пояснил позже, что пачки были спаренные и купюрами по 50–100 рублей. Мы допустили неосторожность, стали оживленно разговаривать. Услышав шум за окном, Каракозов быстро вышел на улицу, вид был растерянный, руки тряслись и заискивающим, дрожащим голосом завел с нами разговор о том, не видели ли мы посторонних лиц. Затем Каракозов отошел от нас и от дома и через некоторое время вернулся. Он пригласил нас зайти в дом. Первоначально я не хотел, а затем вошел в комнату, где увидел, что деньги были уложены в дипломат, подсчет денег не производился. Протокол добровольной выдачи был составлен и подписан участниками указанного следственного действия. Затем мы уехали в Ургенч и о случившемся Исмаилов доложил начальнику подразделения Анисимову. На следующий день Анисимов сообщил нам, что доложенное о происшедшем при изъятии денег, с его слов, стало достоянием следователя Гдляна. По прибытии из командировки в Ташкент Головин и Исмаилов написали рапорта, которые передали Ю. Н. Анисимову.