Возмездие теленгера
Шрифт:
– Фу… – выдохнул суеверный Чебот и перекрестился. – Прямо как демон…
Костя тоже готов был перекреститься, да не верил он в демонов. В деревне в них никто не верил, в черта и болотную кикимору – верили, а в демонов – не верили. Не водились у них демоны.
– У вас в Теленгеше все такие? – осуждающе покачал головой дядя Илья и пошел к костру.
За ним потянулись остальные, ошарашенные смертью Косого. Один Дрюндель остался у того места, где на поверхности болота булькали холодные пузыри.
– Идем! – крикнул Костя, чтобы отвлечь его от тягостной картины.
– А может, он еще выплывет?! – испуганно предположил Дрюндель, оглядываясь на Костю.
– Не выплывет, – сказал Костя, сам не понимая, откуда у него взялась такая уверенность. – Идем, чай стынет.
– Да какой там чай! – с возмущением отозвался Дрюндель, поднимая с земли «тулку» и с сожалением рассматривая поцарапанный ствол. – Теперь мне не до чая.
Однако уже через минуту он нерешительно хмыкнул, а через пять минут, как всегда, дрыгал ногами и заливался хохотом.
* * *
Правда, потом им стало не до веселья и не до чая, потому что, когда Костя объявил, что идет в областной центр, компания в горячке спора разделилась.
Во-первых, Телепень не то чтобы испугался, он всегда был готов поддаться страху, однако на этот раз он был категоричен:
– Я возвернусь в деревню!
Для него все произошедшее было уже чрезмерным, он уже и так слишком далеко забрался от дома, ему почему-то хотелось еще раз взглянуть на родной дом и только потом топать куда угодно, хоть к черту на кулички.
Дрюндель тоже струхнул. Ясно было, что опыт, полученный в результате общения с Костей и Чеботом, не прошел для него даром, но страх перед неизведанным все же оказался сильнее, чем страх с позором вернуться в отчий дом. Ведь наверняка спросят, думал Дрюндель, почему отпустил Костю в неведомую даль одного, а это негоже для теленгера.
Костя же с надеждой поглядывал на Чебота. Вот кого бы он взял с собой без всяких сомнений и условий. Но физиономия Чебота ничего не выражала: ни желания топать назад, ни желания навострить лыжи вперед. А еще Костю что-то мучило – неизбывное, таинственное, но он никак не мог понять, что именно, то ли память о погибших родителях, то ли тайна, связанная с ними. Одно было ясно, она лежала там, куда убегала железная дорога, и это было неоспоримым фактом и внутренним движением его души.
Они сидели в теплой кабине паровоза, с интересом разглядывали его внутренности, и это прибавляло толику страха к их извечным страхам. Кое-кто думал: «Ведь если здесь так много всего понатыкано непонятного и таинственного, так что же мы увидим там, в Большом мире, то бишь на Большой земле? Жуть какая!» Подобные мысли внушали оторопь. Не каждый из них готов был сделать этот последний шаг. Давно уже было выпито второе ведро чая, съедена вся уха, но никто не поднимался со своего места, словно не решаясь окончательно и бесповоротно отдаться на волю судьбы.
Дядя Илья наставлял их так, как если бы это делал Рябой:
– Пойдете, не сворачивая, по рельсам. Станцию только обогнете, чтобы никто лишний вопросов не задавал, дня через три доберетесь до Чупы, а там рукой подать до Теленгеша. В Чупе заглянете к соседке тете Варе, я ее предупредил, что могут быть гости. Она вас накормит, обогреет, в баньке попаритесь. Но так, чтобы тихонько, без огласки. Лишние уши и рты не нужны. А главное, не нарвитесь на бывшего начальника полиции Панова. Он хоть и старый, но дело свое знает и вас живо раскусит.
В глазах Дрюнделя сквозила тоска, но он ничего с собой поделать не мог. Ноги сами несли его в обратную сторону, хотя он догадывался, что всю жизнь будет сожалеть об утерянном и невозвратном.
Дядя Илья выдал им еды на три дня, спичек, пару теплых носков и кусок брезента – укрыться в непогоду, а Костя отдал один «плазматрон» и обойму к нему.
– Ну, прощевайте! – совсем как его отец-мельник, сказал Дрюндель. – Не поминайте лихом. – И поклонился до земли.
Телепень крепко пожал всем руки и спросил Костю:
– Верке-то привет передавать?
Костя покраснел и ответил так, чтобы его ни в чем не заподозрили:
– Передай на всякий случай. Может, вспомнит.
Однако обычных шуточек насчет его влюбленности не услышал, видно, всем было не до того, дела назревали поважнее, чем отношения между Веркой Пантюхиной и Приемышем.
Наконец формальности расставания остались позади, даже, показалось, все вздохнули с облегчением. Дрюндель и Телепень отступили с насыпи к болоту и смотрели снизу вверх, задрав головы, а Костя залез вслед за Чеботом в паровоз. Дядя Илья дал протяжный гудок. Колеса чуть провернулись, состав дернулся, окутался паром, и они поехали. Дорога огибала болото и уходила в ущелье между сопками. Солнце вставало оттуда – ярко-желто-белое. Фигурки Телепня и Дрюнделя делались все меньше и меньше, вот они пропали за мысом, вот снова возникли – крохотные, как букашки, вот снова пропали за кустами, и вдруг Костя заорал:
– Стой! Стой, дядя Илья! Стой!
– Святые угодники, – только и прошептал Чебот.
Кто-то бежал оттуда, из-за мыса, придерживая шапку, больше похожий на блоху, чем на человека. Бежал отчаянно, изо всех сил. Бежал вначале по кромке болота, а потом одним махом словно взлетел на железнодорожную насыпь и понесся по щебенке, рискуя свалиться в топь. Дядя Илья стал тормозить, приговаривая не зло, но веско:
– Колодки-то старые, на вас не напасешься?! – Улыбку, однако, прятал, нравилась ему мужская дружба, серьезно он к ней относился и с пониманием.
Вдруг все поняли, к их огромному удивлению, что бежит вовсе не Дрюндель, а – Телепень. Не может этого быть, подумал Костя и протер глаза. Но это действительно был Телепень, который наяривал так, будто за ним волки гнались.
– Тю-ю-ю… – разочарованно произнес Чебот, вероятно загадав на Дрюнделя.
Состав нещадно тормозил, скрипя и жалуясь всеми своими изношенными частями, и окончательно замер перед клином леса, который огибал болото. Все высунулись в окно и повисли на перилах. Телепню понадобилось еще добрых минут пятнадцать, чтобы нагнать их.