Возмездие теленгера
Шрифт:
Он и произнес слово «мстители» в том значении, которое придавал ему Дядин, а не в том, которое имела в виду банда, которая, похоже, ни во что подобное не была посвящена.
Костя не удержался, глянул на Дядина, который почему-то прятал глаза, и вообще, на его лице застыло горькое выражение обиды. Неужели лучше было бы, если бы нас расстреляли, подумалось Косте, и он ответил, сжав кулаки:
– Не вру… Зачем мне врать-то?
Усатый в тужурке еще раз внимательно посмотрел ему в глаза.
– Вижу… вижу, чувствую, что не врешь, – с непонятным значением произнес он. – Понимаешь, какое дело?.. – доверительно вздохнул он,
– Не понимаю, – признался Костя.
– Народ верит, что придет мальчик и избавит нас от пиндосов. Может, у тебя и флейта есть? Я имею в виду, что-нибудь подобное? Ну, как в той сказке.
Должно быть, ловит на противоречии, подумал Костя. Ничего у тебя не получится, дядя, потому что я говорю правду, а правда – это такая сильная вещь, которую в карман не спрячешь. Правда – это как знамя победы, от нее нельзя отречься в случае неудобства. Правды боятся и перед правдой пресмыкаются. Правда – она или есть, или ее нет.
– Нет у меня никакой флейты, – ответил, вспомнив Ганса из сказки, который с помощью дудочки избавил город от крыс.
– Не скажи, не скажи… – таинственно произнес усатый в тужурке. – На маленького мальчика ты не похож, – заметил он, задумчиво разглядывая Костю с головы до ног.
Костя страшно удивился, выходит, все знают о «мстителях»: и кайманы, и пиндосы, и даже эти бандиты. А толку? Где американцы, а где мы – измученное славянское племя? Он еще раз с надеждой посмотрел на Дядина, мол, объясните товарищу ситуацию, расскажите правду, свои же, судя по всему, местные повстанцы, правда больше похожие на шпану. Объясните, что маленькие мальчики давно выросли и превратились в юношей. Но Дядин делал вид, что разговор к нему не имеет никакого отношения и что вообще он мало с ними знаком.
– Ладно… – сказал усатый в тужурке и осведомился: – Тебя ведь зовут Константином?
– Откуда вы знаете? – удивился Костя.
– А твой друг, – он поискал глазами Чебота, – все время орал: «Беги, Костя! Беги!» А этот, – он ткнул пальцем в Телепня: – «Костя, не дрейфь! Костя, не дрейфь!»
Бандиты снова заржали, как глуповатое стадо, счастливое и радостное только оттого, что им тепло и сытно и что впереди у них пир с горькой водкой и сладким какао.
– Я и не дрейфил, – стушевался Костя и покраснел как рак.
– Да вижу, вижу, – успокоил его усатый в тужурке. – Парень ты смышленый. Пошли, потолковать надо.
Все, как полоумные, снова зареготали, издавая нечленораздельные звуки, что, должно быть, означало не только полное единодушие со своим вожаком, но и то, что убивать чужаков им расхотелось и они рады-радешеньки просто развлечься, чтобы было о чем посудачить в городе. Ну не придурки ли? – подумал Костя. А если кайманы рядом?
– Не обращай внимания, – тихо предупредил его усатый в тужурке. – Это радиация так действует. Я тоже иногда себя неадекватно веду, – признался он, – буйным бываю. А что поделаешь? Назвался груздем, полезай в кузов. Ешкин кот!
* * *
Их повели, теперь уже с прибаутками и в обнимку, такими закоулками, что Костя, который считал, что ориентируется в городе по старой памяти, сразу потерял направление и даже не сообразил, где они оказались, но, уж конечно, не в центре, а где-то за Ольгинским прудом и полуразрушенным манежем, потому что банда хотя и вела себя вольготно, но нет-нет да и поглядывала
Но их завели в какие-то дебри, и он уже стал подозревать банду в самом гнусном умысле, как вдруг за вековыми липами блеснула вода, затем открылся подземный ход, и они стали спускаться по длинной, широкой и пологой лестнице, как будто в метро, которое Костя смутно помнил. А через мгновение он уже сидел вдвоем с Петром Сергеевичем в каком-то шикарно обставленном подвале с настоящей электрической лампой под потолком, на кожаных диванах и пил сладкий чай с настоящим сахаром, а не с сахарином, который обычно тащили со всех «промыслов».
Дядина, Чебота и Телепня увели куда-то в другое место. Вначале Костю это беспокоило, а потом он сообразил, что Кононов просто хочет поговорить с ним тет-а-тет.
– А ведь я тебя знаю… – сказал он, поправляя широкий флотский пояс, а потом с таинственным видом разглаживая густые усы.
Его бескозырка с золотистой надписью «Петр Великий» лежала на столе.
– Откуда?! – страшно удивился Костя. – Мы же с вами ни разу не встречались.
– Встречались! – многозначительно поднял палец Петр Сергеевич. – Встречались, ешкин кот! Я с твоим отцом служил в одном дивизионе. И даже пару раз бывал у вас дома. Хорошо, что я тебя не расстрелял. Хорошо! – заключил он. – А ведь мог бы. Ей-богу! У меня эти мародеры вот где сидят! – И он потыкал ребром ладони себе по шее. – Боремся мы с ними, боремся, а они все лезут и лезут, как тараканы.
– Вы что, действительно их расстреливаете? – спросил Костя, и вдруг у него словно пелена упала с глаз: он все вспомнил.
Вспомнил и дядю Петра, и свое, в общем-то, незамысловатое задание – запустить ракеты. О термоядерных ракетах, где и как они расположены, он, конечно же, ничего не знал, он знал лишь о ретрансляционной ракете, которая находилась совсем недалеко, можно сказать под носом – в Балтике. И надо было всего-то проплыть на катере до Кронштадта, а там на месте сориентироваться и понять, что к чему: куда дальше двигать и что делать.
Он тут же едва не выложил дяде Петру, то бишь Петру Сергеевичу Кононову, что признал его и что знает, куда надо направляться и что делать, но вовремя прикусил язык, потому что вспомнил о Дядине. Кто же тогда Дядин? Северный куратор? А кто дядя Петр? Костя запутался. Нет, решил он, пока я сам не разберусь, я им ничего не скажу, а то можно все испортить, создать ситуацию, из которой не выберешься, а ставка слишком велика, глобальная ставка!
Но то, что Петр Сергеевич не куратор – это точно. А кто, предстояло еще выяснить. Петр Сергеевич вдруг вспомнил о мародерах и неожиданно развеселился.