Возмездие теленгера
Шрифт:
– А как это так? – наивно спросил Костя.
– Это, брат, наука, – призадумался Петр Сергеевич. – Я и сам не понимаю. Ишь ты, поди ж ты! – снова возбудился он и почесал грудь там, где кончалась тельняшка. – Понимаешь, в чем дело, именно так я себе это и представлял. Значит, – в задумчивости произнес он, – это не сказка и не народный фольклор, а это реальность. Значит, это он тебе все говорил?
– Не только мне, – простодушно смутился Костя. – Захар Савельевич сказал, что нас много было, но что я теперь один остался.
– Хм… – в еще большей задумчивости почесал затылок Петр Сергеевич. – Так уж и один?
– Сказал, что один, – скромно потупился Костя.
– Ну, один так один. Какая, собственно, разница? А что же вы к «сопротивлению» не обратились?
– Я не знаю. Захар Савельевич об этом ничего не говорил, может, из-за секретности операции? – предположил он.
– Ну что ж… – согласился Петр Сергеевич, водружая на голову бескозырку. – Может, очень даже может быть. А не показался ли тебе ваш Захар Савельевич каким-то странным?
– Да нет… – подумал Костя и вспомнил все свои мнимые и явные обиды, но разве обиды могут быть странностями? – Вроде нет, – сказал он. – Не заметил…
– Так вроде или нет? – будто бы на всякий случай уточнил Петр Сергеевич.
– Нет, – ответил Костя. – Не было странностей.
– Ну-ну… – многозначительно сказал Петр Сергеевич, поднимаясь. – Где-то я его уже видел, вашего Захара Савельевича, а где, припомнить не могу. Ну да бог с ним. Сейчас вам вернут оружие, можете отдыхать, а мы с вашим Дядиным будем думать, что делать дальше. Все это надо держать в тайне, и о «мстителях» больше не распространяйтесь. Говорите, что вы из «сопротивления». Для моих архаровцев что «сопротивление», что «мстители» – один черт.
– Есть не распространяться! – радостно отозвался Костя, чувствуя, что освобождается от тяжелой, как пудовая гиря, ответственности.
– Кажется мне, что твой отец как раз и занимался системой «мертвая рука-два». Может, я, конечно, и не знаю деталей, сам понимаешь, в армии дисциплина на первом месте. Там за длинный язык можно было здорово пострадать, тем более в таком важном деле, как засекреченный пункт связи, но кое в чем я, брат, разбираюсь неплохо. Кое-какие детали дают мне основание думать, что этот пункт находится не так чтобы далеко, можно подумать, что даже в Финском заливе. А если это так, то мы хоть завтра запустим ретрансляционную ракету и пиндосам конец.
Страшно удивился Костя и вздохнул с облегчением, потому что кое-что вспомнил еще тогда, в квартире, взглянув на фотографию отца на фоне флага: надо ехать в Кронштадт. А в Кронштадте есть ключ ко всем-всем воспоминаниям. Но раз Петр Сергеевич говорит, что знает, как и куда идти и что делать, то так тому и быть.
С легким сердцем, ни о чем больше не заботясь, Костя покинул апартаменты Петра Сергеевича и направился в ту сторону, откуда был слышен безудержный смех.
* * *
Ржали, конечно, пьяненькие Чебот и Телепень. Кто же еще? Кто еще так легко способен был переносить невзгоды и удары судьбы? Только свои, теленгерские. Им залихватски вторили архаровцы Петра Сергеевича. Особенно заливались двое: Буланов и рыжий, конопатый Витек. Буланов в порыве веселья бился головой об стенку, у него были длинные белые волосы до плеч, и поэтому ему Костя симпатизировал больше, чем злобному Витьку с мордой, похожей на поджаренный блин.
Пили бражку, черпая ее кружками из большого котелка.
– Привет!!! – заорали все, кроме рыжего, конопатого Витька, который, напротив, исподтишка показал Косте кулак, при этом сохраняя на морде вполне дружелюбное выражение.
Впрочем, этого никто не заметил, потому что все были возбуждены бражкой и какими-то сладко-вонючими сигаретами. Если в деревне курили настоящий самосад, то по сравнению с ним это была очень специфическая дрянь. Костя вспомнил, что так пахло в кабаке «Петровский», в котором они напились, а еще он вспомнил, что Малаха говорил о наркотической конопле.
– Садись! – закричали все. – Садись!
Ему освободили место, как почетному гостю, во главе стола и тут же налили. Часть банды действительно пила водку с какао и находила в этом особый шик. Это было их фирменное пойло. Костя от такого напитка вежливо отказался и предпочел знакомую бражку. Он почувствовал, как горячая и сладкая волна пробежала в желудок, и тут же захотел есть. Ему сунули здоровенную голень, и он принялся с жадностью обгладывать с нее мясо, закусывая черным хлебом и солеными, хрустящими огурцами. А когда насытился и поднял глаза – о боже! Мир озарился яркими красками, потому что на него смотрела очень красивая женщина, такая красивая, как осенняя лиса-огневка. Костя от неожиданности поперхнулся и густо покраснел, а затем отложил в сторону кость и тыльной стороны руки вытер жирный рот. Женщина смотрела на него неотрывно и очень внимательно. Она не участвовала в общем галдеже, а словно отгородилась от банды глухой стеной презрительного равнодушия.
– Привет! – прокричала она, чтобы он ее услышал. – Меня зовут Аманда! – И протянула через стол худую, изящную руку с кроваво-красными ногтями.
– Здравствуйте… – скромно ответил Костя, готовый своей сдержанной кротостью завоевать весь мир, но почему-то безмерно стесняющийся этого.
Рука у нее была изящного и красивой, как у статуэтки балерины на комоде у Ксении Даниловны. Накрашенных ногтей Костя в своей деревни ни у одной женщины не видел и сильно им поразился. В его понимании, красить ногти было глупо, краска слезет после первого же посещения коровника, но ему, как ни странно, этот городской обычай понравился, украшал он женскую руку, делал ее божественной.
– Как тебя зовут, красавчик? – Костя не столько расслышал, сколько уловил ее вопрос по движению губ.
Чебот орал:
– А вот мы сейчас! – И опрокидывал в себя очередную порцию водки с какао.
– А мы не отстанем! – вторил ему Телепень.
– А-а-а! – орали все остальные, и высокий патлатый блондин по фамилии Буланов, и рыжий, конопатый Витек.
– Я Костя… – ответил он, страшно смутившись.
Его еще никто не называл красавчиком, потому что в деревне его считали пацаном, ну, почти все, кроме Верки. Даже с Веркой они не обсуждали этот вопрос, потому что он был из области нравственных табу, о которых не принято говорить на севере, где народ суров.
Верка была красивой по-своему, по-деревенски, а женщина напротив – по-городскому, особой изящной красотой, с которой Костя еще не сталкивался. Кто из них был лучше, он не мог сразу сообразить, главным образом потому, что женщина напротив смотрела на него ласково-ласково, словно чего-то от него хотела, а что именно, Костя понял не сразу.
Он засмущался еще больше и, для того чтобы скрыть свою стеснительность, влил в себя целую кружку бражки, и хмель ударил ему в голову. Но даже в этом его новом состоянии смущение не прошло. Дальнейшее он помнил весьма смутно. Помнил, что они пили теперь уже вдвоем с Амандой, болтали о чем-то и долго плутали по туннелям, пока не выбрались в заросший парк, превратившийся в густой, весенний лес, где неспешно бродили под радиоактивной сенью разросшихся берез и сосен, и радиоактивные забавные белки беспечно сновали в радиоактивной траве. И только Стена, возвышающаяся над городом, напоминала о том, что мир опасен и изменчив, что уже завтра он может оказаться другим.