Возмездие
Шрифт:
Поэтому я стала внимательнее относиться к тому, что говорила. Отказывалась давать им то, что они хотели узнать, не желала доставлять им удовольствия слышать, как Солнечная девочка, несмотря на свое привилегированное детство, жалуется, что ее предали и бросили. Не желала допускать их в то, что происходило между мной и Алексом, или в последние недели жизни мамы. Я не желала, чтобы меня анализировали и судили исходя из того, что меня вынудили сказать в комнате для допросов в Крунубергской тюрьме.
Поскольку они ничего не смогли от меня добиться, меня отвезли на дачу, где водили по месту происшествия — как мне показалось, несколько
Когда мы идем к гостевому домику, ноги кажутся такими тяжелыми, что я едва могу делать шаг. Я вынуждена сосредоточить все внимание на том, чтобы ставить одну ногу впереди другой — полицейский тянет за ручку на поясе, к которому я прикована наручниками, заставляя меня двигаться вперед.
Лукас Франке кладет руку мне на плечо и что-то говорит, но я не слышу, что именно. Сердце бьется так отчаянно, что его стук отдается болью в ребрах. Я поднимаюсь по лестнице в прихожую, подхожу к дверям спальни. Там останавливаюсь и оглядываюсь вокруг. Не знаю, что я ожидала увидеть, но там нет никаких следов насилия или крови. На полу новый ковер, а на кровати лежит бабушкино покрывало, синее с белыми полосами. Его отдали в химчистку? Или на него не попала кровь? Память подводит, я не помню ничего, кроме того, как я проснулась здесь. Все выглядит так, как выглядело всегда, мне остается только поверить им на слово, что Симон умер в этой комнате, больше ничего не остается. Сама я его мертвым не видела. Может быть, все это дикая чудовищная шутка? Я чувствую, что уже готова рассмеяться от облегчения, но тут полицейский, стоящий рядом, бросает на меня странный взгляд, и я закрываю глаза.
Комната тут же становится той, в которой я проснулась. Лужа крови на полу, брызги на стенах, у меня на руках и окровавленном платье. Острый запах, проникающий в нос и в горло.
Я снова открываю глаза.
Тони Будин просит меня рассказать, что произошло, когда я пришла сюда ночью. Я ложусь на кровать, показываю, как легла на бок в ожидании.
— Зачем ты взяла с собой нож? — спрашивает он.
— Я его не брала.
— А как иначе он оказался здесь? Ты сказала, что он лежал в кухне в большом доме?
— Точно не помню. Мне так кажется.
— Ты хотела пригрозить Симону?
— Нет.
— У тебя возникали мысли о том, чтобы его убить?
— Никогда.
— Симон Хюсс больно ранил тебя, не так ли, — продолжает Юхан Фошель. — Об этом писали во всех газетах и журналах. Наверняка ты расстроилась и разозлилась, когда пошли слухи. Ненавидела мужа за то, что он подверг тебя всему этому.
— Не настолько, чтобы совершить то, что вы мне приписываете.
— На твоем месте я бы очень рассердился, — вступает Тони Будин, словно подсказывая мне слова признания. — Я был бы вне себя от ярости.
— Я не убивала Симона, — отвечаю я и сажусь
Я повторяю это снова и снова. Повторяю до тех пор, пока Лукас Франке не прерывает допрос. Он и другие выходят из комнаты, остается только Тони Будин. Он смотрит на меня так пристально, что мне становится не по себе. Я улыбаюсь ему — инстинктивно, чтобы показать: я не опасна.
— Ты так и не призналась, — произносит Адриана таким тоном и с таким выражением лица, что я не знаю, как это понимать. Она гордится? Сомневается? Не знаю.
— Это ничегошеньки не изменило, — отвечаю я. — С таким же успехом я могла бы и признаться.
В камеру просовывает голову охранник.
— Андерссон, — говорит он. — Пора запирать двери.
Прихватив с собой книгу, я иду впереди него в сторону камеры. Ложусь на кровать, слышу, как поворачивается ключ в замке и как охранник дергает дверь, проверяя, заперта ли она.
Вместо того, чтобы читать, я размышляю над тем, что только что рассказала Адриане. Как и на полицейском допросе, я изложила ей все в мельчайших деталях. Она молча слушала, пока я описывала ей сыры из Португалии и вяленую ветчину, вегетарианские хинкали и сказочные медовые трюфели. Шампанское и дорогие вина. Моих замечательных друзей. Тесс, которая произнесла речь, рассмешив всех до колик. Тепло Алекса. Завистливые взгляды Симона и его тягу ко мне.
Удивительное дело: одни воспоминания отчетливы, словно все это произошло вчера, а другие кажутся такими давними. Можно подумать, что это происходило с кем-то другим.
Что я помнила и чего не помнила — сыграло решающую роль во время суда. Правдивость моих утверждений о провалах в памяти была поставлена под сомнение исследователем памяти, приглашенным в качестве эксперта-свидетеля. Те воспоминания, которые у меня сохранились, были, по ее мнению, отретушированы. Я раз за разом повторяла одни и те же моменты, выбирая одни и те же детали и излагая их каждый раз одинаково. Песни, которые звучали, когда мы танцевали, еду, которую мы ели, как я легла на постель в гостевом домике, как заснула и проснулась вся в крови. Зато я совершенно не помнила ничего про остальные часы, проведенные на даче.
Она долго рассказывала о том, как разные области мозга аккумулируют различные виды информации, как ассоциативно работает память. Обращаясь к судье и присяжным, она заявила, что многие воспоминания на самом деле представляют из себя реконструкции, сделанные задним числом. Таким образом мозг догадывается о том, чего мы на самом деле не поняли. Заполняет пробелы. Ассоциации необязательно возникают осознанно, нередко это происходит автоматически. Научные исследования и улики скажут свое, поскольку я молчу, произнесла она.
Лукас Франке, в свою очередь, вызвал другого ученого, который утверждал, что в провалах памяти нет ничего странного или необычного. При сильной травме или шоке мозг таким образом защищается, а «блокаут» под влиянием большого количества алкоголя встречается довольно часто. В заключение своей речи он показал в качестве кривой, сколько мы помним относительно шкалы времени. Уже через двадцать минут после события мы забываем сорок два процента информации о нем. Через час — более шестидесяти процентов.