Возмездие
Шрифт:
Пыталась ли я поступать как мама? Использовать Алекса, чтобы показать Симону, что я по-прежнему привлекательна? Чтобы он вернулся ко мне на коленях?
Нет, все было не так. Я полюбила Алекса таким, какой он был. Мы чудесно проводили вместе время, он любил меня.
Но чем чаще я это повторяю, тем больше это звучит как пустая мантра. Что я о нем знаю? Что ему было известно обо мне? Одно ясно: явно недостаточно, иначе он никогда не поверил бы, что я виновна. И никогда не сказал бы то, что сказал на суде.
На глазах у меня
Каково это — когда твою девушку обвиняют в убийстве?
Ты когда-нибудь чувствовал, что Линда угрожает тебе?
Вы с ней по-прежнему вместе?
Его голос, когда он произносит клятву, — такой же, как и он сам, спокойный и уверенный. На него можно положиться.
Прокурор спрашивает, какие у него отношения со мной. Не сводя с нее глаз, сложив руки на коленях, он отвечает, что мы познакомились в июне, пообедали вместе в «Риторно» и с тех пор продолжали общаться. Впервые кто-то говорит все как есть, и я люблю его за это.
Но потом он лжет. Его слова ударяют по мне, как бейсбольная бита, когда он отрицает, что у нас были постоянные отношения. Говорит: он знал, что я замужем, хотя и разъехалась с Симоном, вид у него озабоченный, когда он утверждает, что мы всего несколько раз занимались сексом. И никто из нас не планировал ничего серьезного. Он просто навещал меня пару раз в то лето, чтобы поддержать, поскольку понял, что мне очень одиноко.
От его слов меня обжигает боль. Пока он дает свидетельские показания, я смотрю в стол. Он рассказывает о ночи убийства и излагает свою версию о том, как мы с ним пошли и легли, как он заснул и не заметил, что я встала и ушла, и обнаружил мое отсутствие только утром.
— Вы считаете, что Линда была в состоянии убить Симона? — спрашивает прокурор.
— До того, как все это произошло, я ответил бы «нет», — говорит Алекс. — Но я видел своими глазами, как она лежала в постели, вся окровавленная. После этого… даже не знаю, что сказать.
Много времени спустя я начала понимать, почему Алекс сказал именно так. Должно быть, он ощущал на себе огромное давление со стороны СМИ и общественности. Проще было солгать. Его реакция была совершенно естественной. Если бы он сказал правду о нас, это бы ничего не изменило — у нас все равно не было совместного будущего. Это не означает, что он равнодушен к тому, что между нами было. Наоборот. А после его странного визита в тюрьму я продолжала убеждать себя, что у нас все было по-настоящему. Просто судьба оказалась против нас.
Но теперь, когда я снова думаю об этом, то чувствую себя совсем не так уверенно. И Микаэла,
И вдруг до меня доходит. Меня спасла любовь, а не Алекс.
Может быть, я раскрасила его и наши отношения в более радужные тона, чем все было на самом деле? Это заставляет меня задуматься, находилась ли я тогда в состоянии душевного равновесия. Вероятно, в этом Микаэла тоже права. Теперь я сожалею, что не связалась с ней тогда.
— Во многом я так и не могу разобраться, — говорю я Адриане. — И пойму, если ты не поверишь в то, что я говорю. Учитывая доказательства против меня, трудно представить, что Симона убил кто-то другой.
— Для меня все это не имеет значения, — отвечает она. — Но если ты не можешь это отпустить, если тебе по-прежнему кажется, что тебя осудили неправильно, то, может быть, стоит что-нибудь по этому поводу предпринять?
— Ничего нельзя сделать, — произношу я, не в силах скрыть свою фрустрацию.
— Возможно, это поможет тебе обрести душевный покой.
— Принять то, что я не могу изменить?
Адриана напоминает, что все мое дело хранится в архиве. Все материалы следствия, основания для возбуждения уголовного дела, все протоколы допросов, решение суда. Все сохранилось. Это официальные документы, и любой человек имеет право их затребовать.
Несколько недель спустя в камере появляется коробка, адресованная мне. Адриана сообщает, что Служба исполнения наказаний не имеет права проверять почту, если она отправлена из органа власти, но советует мне не хранить коробку открыто. Напоминает, что здесь вещи имеют тенденцию исчезать. А потом уходит, оставив меня одну.
Как долго я пребывала в апатии! Впервые за много лет я ощущаю желание бороться. Открыв коробку, я достаю кипу документов и раскладываю на столе. Перелистываю их наобум, и первое, что вижу — снимки залитой кровью спальни в гостевом домике. Места убийства. И мое скомканное платье в душе. Тут куда больше материалов, чем я думала.
Начав с приговора суда, я быстро пробегаю его глазами. Юридический язык сухой, деловой тон усыпляет своей формальностью.
А вот протоколы предварительного следствия — совсем другое дело. Это гремучая смесь списков телефонных контактов, наших с Симоном эсэмэсок друг другу и расшифровок допросов и свидетельских показаний. Не самое приятное чтение, а фотографии его окровавленной изрезанной одежды ужасны. Я вижу окровавленный нож и линейку рядом с ним, доказательства того, что кровь принадлежит именно Симону Хюссу. Самые страшные фотографии — мертвого тела Симона и его ран — показывались за закрытыми дверями, на них распространяется конфиденциальность. Поэтому в материалах дела их нет. Я благодарна за то, что не видела его в гостевом домике, и теперь избавлена от необходимости смотреть фотографии.