Возмездие
Шрифт:
— Не знаю. Я коренная ленинградка. Как минимум в четвертом поколении. Но если и есть среди моих предков японцы, скорее самураи, чем красавицы, — усмехнулась Марина.
— Одно не исключает другого. Самурай тоже может быть красавцем. Хотя какой же в вас самурай? Вы такая мягкая и женственная. И очень молодо выглядите. Вы это знаете? Дать вам огня?
Марина, в замешательстве вертевшая в руке
Он произнес такие слова, которые в принципе могли означать начало романа, если бы она была к этому готова. Но... почти безразличный взгляд и тон, которым эти слова были произнесены, никак не вязались с их смыслом.
Глава тринадцатая. КРУГ СУЖАЕТСЯ!
Грязнов возник в кабинете Турецкого как черт из табакерки.
— Привет, Саня!
— Здорово! Ты откуда? Мы вроде не договаривались.
— Мимо проезжал. Не мог же я не зайти! Что грустный сидишь?
— Да вот, размышляю о своем моральном убожестве.
— С чего это? — подивился приятель. — Кто это вверг тебя в столь несвойственное настроение, Джеймс Бонд Генеральной прокуратуры?
— Михаил Владимирович Зыков.
— Уголовник? Бандит?
— Ошибаешься, Слава. Господин Зыков — меценат, благотворитель и вообще другой человек. Глубоко верующий. Это Буренков какие-то противоправные действия совершал, да и то непонятно какие. То ли улицу на красный свет перешел, то ли из окна плевался. Вру, плевался — это я!
— Что-что? У тебя температуры нет? Грипп шагает по Москве. Можно сказать, по Садовому кольцу.
— Не-е-ет, это не грипп. Это Зыков что-то такое процитировал из церковного. Получилось, что я в него плевался. В иносказательном смысле. Вот я и печалюсь, что обидел благородного человека, пусть и разбойника. В прошлом.
— А-а-а, — протянул Вячеслав. — Ладно, я тебе сейчас процитирую что-нибудь другое из «церковного», как ты выразился. Слушай: «Не предавайся печали душою твоею и не мучь себя своею мнительностью; ибо печаль многих убила, а пользы в ней нет!» Каково?
— Это кто сказал?
— Это из Ветхого Завета. А кто именно — не помню. Какая разница? Главное — чтобы помогло! Тебе помогло?
— Да! Жаль, что в Высшей партийной школе не изучали Ветхий Завет.
— А разве ты заканчивал Высшую партийную школу?
— Нет. Но я бы в этом случае обязательно ее закончил!
— Еще не все потеряно. Можешь закончить семинарию. Заочно.
— А что? Это мысль! В нашем ведомстве лиц духовного сана еще не было. Опять же можно преступников исповедовать... Представляешь, какие открылись бы неограниченные возможности? Хотя, с другой стороны — тайна исповеди, и все такое... Я бы разрывался между...
— Саня, Саня... — Грязнов помахал рукой перед лицом Турецкого. — Очнись! Ты пока еще «важняк», а не исповедниик. Здесь Генеральная прокуратура, а не больница Кащенко.
— Фу, как грубо! Ладно, Славка, давай тяпнем! А то у меня какое-то смятение душевное. А распитие в одиночку — путь к алкоголизму!
— Считай, что я спас тебя от алкоголизма! — обрадовался Грязнов при виде извлеченной из сейфа бутылки коньяка.
— И от печали! — добавил Турецкий, разливая напиток и извлекая из пакета бутерброды, как всегда приготовленные заботливыми руками Ирины.
— Так что Зыков, он же Буренков? — поинтересовался после первой рюмки Слава.
— На седьмое ноября у него, конечно, алиби. Весь день был на людях. Работал с избирателями.
— Ну, так это дело ясное...
— Но дело не в том, а в том, как говорил наш Моисеев. Знаешь, он мне почти понравился. Держался уверенно, спокойно. И почти убедил, что мотива убийства у него нет. Что свое место в Думе он и так займет. Поскольку этот блок «Справедливость» он и финансирует. Я проконсультировался у Самойловича из ФСБ, он подтвердил, что так и есть. Генеральный спонсор блока — Зыков со своими коммерческими банками. Но зачем ему убивать Новгородского? У него и так все хорошо.
— Что ж, тогда нужно выпить!
— За что?
— За то, что на одного подозреваемого стало меньше. Круг сужается.
— Что значит — на одного? У нас есть другие?
— Пока нет. Но будут! Свято место не бывает пусто!
В дверь постучали. Мужчины, не сговариваясь, молча опрокинули стопки.