Возмужание
Шрифт:
Юные воины возвращались, возбуждённые кратковременной стычкой, – слышались громкие возгласы, нервный смех. У многих внутри всё ещё дрожало, как натянутая тетива луков, из которых они впервые выпустили стрелы в настоящего врага!
– Что, – кричал юный Горицвет, гарцуя без седла на тонконогом жеребце у края лога, – не вышло? Удрали, как трусливые псы!
Восходящая Заря осветила угрюмое лицо воеводы. Он явно не разделял радости молодых дружинников. Коротко велел обезоружить поверженных печенегов, а раненых собрать в одном месте.
Дружинники стали сносить их под большой куст орешника. Раненых оказалось немного, в основном те, кто лишился чувств. Те же, что были ранены легко, скрылись вместе со всеми.
– Уф, какой тяжёлый печенег, – утирая лоб, сказал один дружинник другому, – давай передохнём!
Они опустили на землю тихо стонавшего степняка и сели рядом на траву.
– Дружина, наверно, уже строится на утреннюю молитву Перуну и Хорсу, – заторопился второй, – давай понесли дальше!
В это время наверху появился их сотник.
– Поторапливайтесь! – окликнул он.
– Вот, последний остался! – отвечали вои, наклоняясь, чтоб подхватить раненого.
– Погоди! – остановился первый. – Он, кажется, уже того… не дышит…
Второй пощупал жилу на шее, та не билась.
– Готов, – выдохнул он, – зря столько тащили…
Вдруг где-то впереди послышался звук, похожий на сдавленный крик, который, резко оборвавшись, перешёл в приглушённый хрип и клёкот.
Оба воина насторожились.
– Гляди, – воскликнул стоявший наверху сотник, – раненый-то удирает!..
– Быть того не может! – почти хором изумлённо отвечали дружинники. – Они все едва живы были…
Но от раскидистой лещины, опираясь на толстую палку и припадая на правую ногу, действительно бежал печенег. Вот он споткнулся и покатился вниз по травянистому склону, затем проворно вскочил и спешно заковылял опять наверх по противоположной стороне оврага.
– Стой, вражина! – закричали дружинники и побежали следом, понимая, что не успеют: печенег вот-вот достигнет верхних зарослей – и тогда поминай как звали!
– Уйдёт печенежина! – досадливо выкрикнул один, видя, как противник уже схватился за ветку дерева. – Сейчас за бугром скроется!
В этот самый миг меткая стрела с калёным наконечником, пущенная сотником, вошла беглецу прямо между лопаток. Печенег покачнулся, замер на мгновение, а затем подался назад и упал на спину, тараща чёрные как ночь глаза.
Подоспевшие дружинники остановились, разглядывая поверженного врага. Тот был мёртв. Влажные комочки жёлтой глины прилипли к его смуглому потному лицу с застывшим взором тёмных очей.
– Вишь ты, только что жив был, бегал, а сейчас уже в когтях у Мары… – с некоторым удивлением, как бы в раздумье произнёс молодой воин.
– Ну, что там? – окликнул сотник.
– Готов! – отвечали дружинники. – Меткий выстрел у тебя, Лесогор!
– Поглядите остальных раненых!
Вернувшись к кусту орешника, юные вои замерли, будто поражённые громом. У всех семерых печенегов были перерезаны глотки. У одного из окровавленного горла ещё вырывался предсмертный хрип.
Юноши невольно попятились, не в силах оторвать взора от ужасного зрелища.
– Видно этот, что легко ранен был… в кустах отсиживался… не успел убежать… – запинаясь, проговорил второй. – А может, нарочно затаился, чтоб своих порешить…
Первый молча кивнул и вдруг, схватившись за ствол вербы, согнулся, конвульсивно дёрнулся и исторг из себя содержимое желудка.
В это время у трупов собралось уже несколько человек во главе с сотником. Многие столпились наверху.
– За что он их так, своих же? – растерянно спросил воин, собиравший стрелы.
– Чтоб в полон не попали и ничего не рассказали, – коротко отвечал сотник.
– Чисто шакалы степные, – покачал головой воин. – Да и то – зверь себе подобного не трогает, а этот, как мясник овнам, горло перехватил… А что б они тогда с нами сделали? – перевёл он взор на товарищей.
Тягостное молчание повисло в воздухе. Молодые вои впервые почувствовали, как Смерть-Мара с пенящейся кровью из горла прошла нынче совсем рядом и что отныне каждый неверный шаг повлечёт за собой не проигрыш в ратных играх, а жестокую и страшную гибель.
Когда построились на утреннюю молитву, на лица юношей легла первая черта суровости, которая отличает чело воина от мирного жителя.
После славы богам, Перуну и ночным Дивам, которые избавили их нынче от наглой смерти, воевода сделал знак Святославу, и они вдвоём отъехали в сторону.
– Нынешней ночью, – тяжко начал Свенельд, – вся юная дружина могла сгинуть, и мы сами полегли бы, ровно агнцы жертвенные, под кривыми печенежскими мечами…
Святослав угрюмо молчал, потом обронил:
– Разве мы виноваты, что дозоры заснули? Каждый должен своё дело исполнять, не может ведь начальник за каждого воина его службу править…
– Военачальник должен всю дружину свою, и в первую очередь подначальных, в руках держать, что поводья. На слова их полагаться, а самому ходить и проверять, чтоб каждый – от темника до простого воя – знал: в любую минуту в любом месте ты можешь появиться нежданно и спросить службу. Появись, проверь и иди прочь! И так днём, и вечером, и в ночи, а особенно перед рассветом, когда ослабевает внимание и даже самый лучший воин может пасть от коварной руки тайно подкравшегося врага. И когда сам обо всём знать будешь, только тогда можешь быть спокоен и уверен!