Возрождение
Шрифт:
Он согласился сдать тест на простатспецифический антиген («только чтоб вы оба заткнулись») после своего сорок седьмого дня рождения и все ворчал, что результаты таких тестов недостоверны. Может, и так, но даже мой брат, боящийся врачей и пересыпающий речь цитатами из Библии, не мог поспорить с результатом: полновесная десятка. Сразу за этим последовал визит к урологу в Льюистон и операция. Через три года ему сказали, что болезнь ушла. Еще через год с ним случился инсульт, когда он поливал газон, и Энди оказался в объятиях Иисуса еще до того, как скорая добралась до больницы. Это произошло в штате Нью-Йорк; там его и похоронили. Поминальной службы в Харлоу не было. Я был этому только рад. Слишком часто я отправлялся домой во снах – побочном эффекте антинаркотической терапии Джейкобса.
В ясный июньский понедельник 2008 года я в очередной раз проснулся от этого сна и лежал в постели минут десять, пытаясь прийти в себя. В конце концов мое дыхание успокоилось, и я поборол мысль, что если открою рот, то смогу только снова и снова повторять «что-то случилось». Я напомнил себе, что больше не принимаю наркотики, и это по-прежнему главное событие в моей жизни — событие, изменившее мою жизнь к лучшему. Теперь сон снился реже, и прошло не меньше четыре лет с последнего раза, когда я проснулся от того, что чем-то тыкаю в себя (в тот раз – безвредной кухонной лопаткой). «Это как шрам после операции», — говорил я себе, и обычно это помогало. И лишь в первые мгновения после пробуждения от кошмара мне казалось, будто что-то прячется там, за пеленой сна, что-то злобное. И эта дрянь женского пола, даже тогда я был в этом уверен.
Когда я принял душ и оделся, сон уже превратился в слабый туман. Вскоре он и вовсе рассеется, я знал это по собственному опыту.
У меня была квартира на втором этаже дома на Боулдер-Каньон-драйв в Недерленде. К 2008 году я мог позволить себе и дом, но не хотелось связываться с ипотекой. Меня, холостяка, квартира вполне устраивала. В ней стояла огромная «королевская» кровать, похожая на ту, что была в фургоне Джейкобса, и недостатка в принцессах, готовых разделить ее со мной, я не испытывал уже много лет. Сейчас их было все меньше, да и временные промежутки между ними становились все больше, но этого, думаю, стоило ожидать. Скоро мне должно было исполниться пятьдесят два — примерно в этом возрасте привлекательные тусовщики неизбежно начинают превращаться в старых лохматых козлов.
Кроме того, мне нравилось наблюдать за тем, как понемногу растут мои сбережения. Меня никак нельзя назвать скрягой, но и совсем незначительной ерундой деньги я никогда не считал. Воспоминание о том, как я, больной и разбитый, проснулся в номере «Фейрграундс Инн», всегда оставалось со мной. Как и лицо рыжеволосой провинциалки, возвращающей мне заблокированную кредитную карту. «Попробуйте позвонить еще раз», — сказал я ей. «Лапочка, — ответила она, — мне достаточно на тебя поглядеть».
«Да, но взгляни на меня теперь, кикимора», — думал я, направляясь на запад по Карибу-роуд за рулем внедорожника «Тойота-Фораннер». С того вечера, когда я в Талсе встретил Чарльза Джейкобса, мой вес увеличился на сорок фунтов, но при росте в шесть футов и один дюйм я все еще выглядел отлично. Ну да, пузо слегка отвисло и последний холестериновый тест показал неопределенный результат, но тогда я вообще был похож на узника Дахау. Мне не суждено было выступать в Карнеги-холле или с Брюсом Спрингстином, но я по-прежнему играл, и довольно часто. Мне нравилась моя работа, и я хорошо ее делал. Если кто-то хочет большего, часто говорил я себе, он искушает богов. Так что не искушай их, Джейми. И когда вдруг услышишь, как Пегги Ли поет по радио классическую грустную песню Лейбера и Штоллера «И это все?» — просто смени станцию и найди старый добрый рок-н-ролл.
Я свернул у знака «Ранчо «Волчья Пасть» — 2 мили», как раз там, где Карибу-роуд начинает круче забираться в горы. У ворот я ввел свой код и остановился на гравийной парковке с табличкой «Для сотрудников и артистов». Полностью забитой я видел эту парковку лишь однажды, когда в Волчьей Пасти записывала свой сингл Рианна. В тот день машины стояли даже на подъездной дороге — почти до самых ворот. У этой цыпочки была та еще свита.
Пейган Старшайн (настоящее имя — Хиллари Кац) должна была покормить лошадей два часа назад, но я все равно пошел в конюшню и угостил их кусочками яблок и моркови. Почти все лошади
— Хороший ты парень, Барт, — сказал я, поглаживая его морду. — А мне нравятся хорошие парни.
Он кивнул, словно говоря мне, что он в курсе.
Пейган Старшайн, для друзей Пэйдж, кормила цыплят перед амбаром. Помахать мне она не могла, так что просто крикнула «Привет!», добавив две первые строчки из песни «Время пюре». Вторую я пропел вместе с ней: «Самое новое, самое лучшее» и т.д., и т.п. Раньше Пейган выступала на бэк-вокале, и, когда была в ударе, звучала как одна из «Пойнтер систерз». Еще она дымила как паровоз, поэтому к сорока годам голосом напоминала скорее Джо Кокера в Вудстоке.
Первая студия была закрыта. Я включил свет и проверил по списку, какие сессии запланированы на сегодня. Их было четыре: в десять, в два, в шесть и в девять — последняя, скорее всего, затянется за полночь. Расписание второй студии будет таким же плотным. Недерленд — небольшой городок с прекрасным воздухом на западном склоне гор с населением в полторы тысячи человек, но его значение в музыкальном мире несоизмеримо его размерам. Наклейки на бамперах со словами «Недерленд — место, где Нэшвилл балдеет!» не слишком преувеличивают. Джо Уолш записал свой дебютный альбом в первой студии «Волчьей пасти», когда делами там заправлял еще отец Хью Йейтса, а Джон Денвер свой последний — во второй. Хью как-то включил мне дубли с этой записи, где Денвер хвастался музыкантам своим последним приобретением — экспериментальным самолетом «Лонг-И-Зед». У меня от этих записей пошли мурашки.
В центре города находилось девять баров, где в любой вечер можно было послушать живую музыку, и три студии звукозаписи, не считая нашей. Впрочем, «Волчья пасть» была крупнейшей и лучшей. Когда я застенчиво вошел в офис Хью и сказал ему, что меня прислал Чарльз Джейкобс, на стенах уже висело по меньшей мере две дюжины постеров — в том числе Эдди ван Халена, «Линерд Скинерд», Акселя Роуза и U2. Однако больше всего Хью гордился фотографией «Стейплс Сингерс» (и она была единственной, на которой можно было увидеть самого Хью). «Мейвис Стейплс — богиня, — сказал он мне. — Лучшая певица Америки. Никто и рядом не стоял».
В ранние годы я иногда записывался для дешевых синглов и дрянных инди-альбомов, но никогда не делал этого на крупном лейбле… до тех пор, пока не заменил на одной из сессий слегшего с ангиной ритм-гитариста Нила Даймонда. В тот день я жутко переживал — само собой, я просто облажаюсь и опозорюсь со своим «Гибсоном», — но с тех пор записывался множество раз, чаще всего на подмену, но иногда и по чьей-нибудь просьбе. Больших денег я не зарабатывал, но и маленькими их тоже никак нельзя было назвать. По выходным я играл с группой в местном баре «Комсток Лоуд» и не брезговал подработками в Денвере. Кроме того, я давал уроки начинающим музыкантам в рамках летней программы, запущенной Хью после смерти его отца. Она называлась «Рок-Атомик».
— Я не могу, — запротестовал я, когда он предложил мне заняться этим. — Я ведь даже не умею ноты читать!
— Ну да, ноты — не умеешь, — ответил он. — А табулатуры — вполне, а большего этим ребятам и не нужно. К счастью для нас и для них. Сеговию ты в этих краях не найдешь, дружище.
Он оказался прав, и как только мандраж прошел, я начал получать от этих занятий удовольствие. С одной стороны, уроки напомнили мне о «Хромовых розах». С другой… наверное, мне должно быть стыдно за эти слова, но от занятий с ребятами в «Рок-Атомик» я получал удовольствие того же рода, что от кормления Бартлби яблоками и почесывания его носа. Этим ребятам нужен был РОК, и в большинстве своем они в конце концов понимали, что могут его играть… как только освоят аккорд Е через баррэ, разумеется.