Возрождение
Шрифт:
Во второй студии тоже было темно, но Муки Макдональд оставил микшерский пульт включенным. Я все выключил и пообещал себе поговорить с ним по этому поводу. Муки был хорошим звукорежиссером, но сорок лет дружбы с травкой сделали его рассеянным. Мой «Гибсон SG» стоял рядом с другими инструментами: чуть позже я собирался записать демо с местной рокабилли-группой «То, что надо». Я сел на стул и минут десять разминался на неподключенной гитаре — играл вещи вроде «Толстых кроссовок» и «Я снова в ударе». Сейчас я играл лучше, чем в молодые годы, гораздо лучше, но Клэптоном стать мне все же было не суждено.
Зазвонил телефон —
— Вторая студия, Кертис Мейфилд на проводе.
— Как делишки на том свете, Кертис? — спросил Хью Йейтс.
— Темно. Но есть и хорошая сторона: я больше не парализован.
— Рад это слышать. Двигай в большой дом. Хочу тебе кое-что показать.
— Чувак, у нас же запись через полчаса. Та длинноногая кантри-штучка, если мне память не изменяет.
— Муки с ней управится.
— Нет, не управится, его здесь даже еще нет. И кстати, он не выключил пульт во второй студии. Опять.
Хью вздохнул.
— Я с ним поговорю. Короче, я тебя жду.
— Хорошо, но… Хью, позволь мне поговорить с Мукстером. Это же моя работа, верно?
Он засмеялся.
— Иногда я удивляюсь, что случилось с растяпой-молчуном, которого я когда-то нанял, — сказал он. — Давай. Обещаю взрыв мозга.
Большим домом звалось ранчо с припаркованным у входа винтажным «Континенталем». Хью питал слабость ко всему, что работает на высокооктановом топливе, и мог себе его позволить. Несмотря на то, что доходы «Волчьей пасти» лишь немногим превышали расходы, немало семейных сбережений Йейтсов хранилось в «голубых фишках», и Хью — дважды в разводе, оба раза с предусмотрительным оформлением добрачного контракта, без потомства — был последним побегом семейного древа. Он держал лошадей, кур, овец, пару свиней, но это было лишь хобби. То же относилось и к его коллекции легковых автомобилей и мощных пикапов. Что его на самом деле волновало — так это музыка, и к ней он относился серьезно. Хью рассказывал, что когда-то сам был музыкантом, хотя я никогда не видел, чтобы он брал в руки гитару или саксофон.
— Музыка — вот что имеет значение, — сказал он мне как-то раз. — О модных книжках забудут, телешоу закроются, а о фильмах, которые ты смотрел пару лет назад, ты и сам сейчас не вспомнишь. Но музыка останется. Даже попса. Особенно попса. Смейся над песенкой «Дождинки стучат по моей голове» сколько влезет, но люди будут слушать ее и через пятьдесят лет.
Нетрудно было вспомнить день, когда я с ним познакомился, потому что «Волчья пасть» выглядела точно так же, включая этот припаркованный у входа темно-голубой «Линкольн» с овальными окнами на широких задних стойках крыши. Единственное, что изменилось, — это я. Осенью 1992 года Хью встретил меня у дверей, пожал мне руку и провел в свой кабинет. Кресло, в которое он плюхнулся, стояло за таким огромным столом, что на нем, казалось, может приземлиться небольшой самолет. Я, идя за ним, сильно нервничал, и при виде всех этих знаменитостей, глядящих со стен, у меня во рту высохли остатки слюны.
Он оглядел меня с ног до головы — чувака в грязной футболке с логотипом AC/DC и еще более грязных джинсах — и сказал:
— Чарли
Я так и стоял перед столом с пересохшим ртом. Я знал, как вести себя на прослушивании, но эта ситуация была несколько иной.
— Он сказал, что ты был наркоманом.
— Да, — ответил я. Отрицать это не было смысла.
— Говорит, что ты сидел на герыче.
— Да.
— Но сейчас слез?
— Да.
Я подумал, что сейчас он спросит, давно ли, но он не спросил.
— Присядь, бога ради. Хочешь колы? Пива? Лимонада? Может, чая со льдом?
Я сел, но все равно не мог расслабиться.
— Чай со льдом, если можно.
Он наклонился к интеркому.
— Джорджия? Два чая со льдом, лапочка. — И уже мне: — Это действующее ранчо, Джейми, но единственное поголовье, которое меня действительно заботит — это те животные, которые выходят на сцену с инструментами.
Я попытался улыбнуться, но почувствовал себя при этом так по-идиотски, что в конце концов сдался.
Он, похоже, этого не заметил.
— Рокеры, кантри-музыканты, солисты. Они — наш хлеб с маслом. Кроме того, мы делаем коммерческие джинглы для денверских радиостанций и записываем два-три десятка аудиокниг в год. Как-то раз тут Майкл Дуглас записывал роман Фолкнера, и Джорджия чуть не обмочила штаны. На публике он свой в доску, но, черт возьми, в студии такой перфекционист!
Я не знал, что на это ответить, а потому молчал и мечтал о чае со льдом. Во рту было сухо как в пустыне.
Он наклонился ко мне.
— Знаешь, что больше всего нужно любому ранчо?
Я покачал головой, но прежде, чем он продолжил, в кабинет вошла красивая молодая негритянка с двумя наполненными льдом стаканами на серебряном подносе. В каждом плавал листочек мяты. Я выжал в свой стакан две дольки лимона, но к сахарнице не притронулся. Когда я торчал на героине, то не мог без сладкого, но после того дня с наушниками в автомастерской любая сладость стала казаться мне приторной. Я купил батончик «Херши» в вагоне-ресторане поезда, увозившего меня из Талсы, и вдруг понял, что не могу его есть. Меня тошнило от одного его запаха.
— Спасибо, Джорджия, — сказал Йейтс.
— Всегда пожалуйста. Не забудьте о приемных часах. Они начинаются в два, Лес будет вас ждать.
— Не забуду. — Она вышла, аккуратно прикрыв за собой дверь, и он повернулся ко мне. — Любому действующему ранчо нужен управляющий. Всем, что по фермерской части, в «Волчьей пасти» заведует Руперт Холл. Он меня полностью устраивает. Но вот мой музыкальный управляющий сейчас лежит в больнице Боулдера. Лес Келлоуэй. Не думаю, что это имя тебе о чем-то говорит.
Я покачал головой.
— Как насчет «Экселлент борд бразерс»?
Об этом названии я слышал.
— Инструментальщики, да? Чуть присерфованные, типа «Дика Дейла и его Дель-Тонов»?
— Да, они. Что странно, потому что эти парни из Колорадо, откуда до любого из океанов как до луны. Одна их композиция даже вошла в список сорока лучших – «Алуна анакайа». Что в переводе с очень плохого гавайского значит «Давай перепихнемся».
— Конечно, эту я помню. — Иначе и быть не могло: моя сестра прокрутила ее не меньше миллиона раз. — Та, где девушка смеется всю песню.