Возвращение к любви
Шрифт:
Стало тихо.
Слышно было только жужжание лампы дневного света и хриплое, прерывистое дыхание Саввы.
— Михаил!..
На пороге показалась Валя. В коридоре столпились медсестры, из-за них выглядывали больные, какая-то девушка окаменела рядом с медсестрой и испуганно смотрела на Михаила.
Он отпустил Савву, поднял с порога табуретку и вошел в кабинет, захлопнув за собой дверь.
Валя опустилась на диван, покрытый белой простыней, обхватила руками голову. Михаил сел рядом, обнял ее за плечи.
— Я словно предчувствовал опасность и поспешил сюда, — сказал он и нежно прикоснулся
— Она родила мертвого ребенка, — прошептала Валя. Ее била дрожь. Валя теснее прижалась к Михаилу. — Я пыталась спасти и мать, и ребенка… Но… — она бессильно пожала плечами.
— Хорошо, что выжила мать. Беда могла быть куда страшней.
Они говорили тихо, оба не упоминали имени Саввы. Словно он тут был ни при чем, словно он и не существовал вовсе.
— У тебя, наверное, дела, поезжай, — сказала Валя устало. — А я еще здесь побуду. Сам видишь…
В кабинет ворвался оглушительный рев мотора, сопровождаемый металлическим скрежетом, треском ломающихся досок. Михаил подскочил к окну. Он увидел, как бульдозер вонзил свой гигантский ковш в ворота больницы, поднял их вверх, оторвал от толстенных скоб и потащил по земле, пока они не рассыпались на куски. Затем снова слепо рванул вперед, уперся в молодой клен, вывернул его с корнями и, завывая, переехал его.
— Савва Ходиниту, — прошептала Валя.
Михаил бросился на улицу, настиг бульдозер, остановился перед ним, поднял руку, делая Савве знак остановиться. Но железное чудовище, казалось, было готово смести все на своем пути. Михаил гневно размахивал руками. Ему не приходило в голову, что Савва в бешеном отчаянии не видит его. Но он должен был остановить его любой ценой, иначе этот безумец натворит бед. И в этот миг на шоссе показался со своей машиной Марку. Он резко затормозил перед самым бульдозером, выскочил из машины, и распахнул кабину бульдозера.
— Ты что, с ума сошел? — яростно закричал он, вскочив на подножку. — Идиот!..
Но тут же запнулся. Бульдозер шел своим ходом, а Савва, уронив голову на рычаги, как на эшафот, плакал. Плечи его вздрагивали, и он шептал что-то невнятное сквозь слезы и всхлипывания. Марку нажал на тормоз.
Бульдозер остановился, и Марку тихонько соскочил на землю, словно покидая дом, где лежит покойник. Он снял берет и вытер им вспотевший лоб.
— Плачет, — глухо произнес он, уловив немой вопрос в Валиных глазах.
Мужчина, плачущий, как ребенок… Это обезоружило всех.
— А что вы хотите? Пять лет он ждал наследника, и вот чем это кончилось… — произнес Марку.
Валя грустно кивнула, засунула руки в рукава пальто — они были холодными как лед, — и пошла к бульдозеру.
— Товарищ Ходиниту, — тихо позвала она.
Савва вылез из кабины, беспомощно встал рядом с бульдозером, угрюмый, ничего не понимающий. Вокруг собрался народ, все молчали, никто не приблизился к Савве. Один лишь Жувалэ, очутившись случайно там, подошел и что-то сказал ему, затем взял его под руку и повел. Савва подчинился ему.
Они шли рядышком, протаптывая узенькую дорожку по направлению к чернеющему внизу шоссе. Народ провожал их глазами, пока они не скрылись за поворотом. Тогда начали расходиться, горячо обсуждая между собой случившееся.
— Марку, веди
Марку оглядел свои тщательно выглаженные брюки, сверкающие ботинки, перевел взгляд на бульдозер и, слова не говоря, полез в кабину.
— Я еду в Лунгу, — Михаил взял жену за руку, почувствовал ее дрожь и понял, что Валя все еще не пришла в себя. — Лучше бы ты отдохнула. Может, отвезти тебя домой? А я приеду после обеда…
— Килина просила ничего не говорить Савве. Она знает его характер, и боялась, чтоб он чего не натворил. И как он узнал?.. А ты… не делай больше глупостей. Слышишь? — она повернулась лицом к Михаилу, поднялась на цыпочки, обхватила его голову своими холодными руками и горячо поцеловала прямо в губы. — Один ты у меня…
— Хорошо, Валя-Валентина, — улыбнулся ей Михаил. Он проводил ее до дверей больницы, потом направился к машине мимо покалеченного клена. Ему показалось, что молодое, зеленое еще деревце стало чернеть…
Когда Михаил Лянка зашел в правление, Марку мыл руки, на которых чернели мелкие маслянистые капли. Михаил спросил, где Мога, и дед Костаке ответил ему, что тот рано утром уехал в Мирешты. «Из Кишинева — и прямо в Мирешты, не повидавшись ни с кем?» — подумал Лянка.
— Ну-ка, Марку, гони! — сказал он, садясь в машину.
— Едем в Лунгу?
— Да хоть к черту на кулички, будь она проклята, такая жизнь! — резко ответил Лянка, все еще находясь под впечатлением происшедшего.
Но Марку никак не отреагировал на слова агронома. Ему было досадно, что он испачкал брюки, небольшое пятнышко на колене сильно огорчало его. А все этот сумасшедший Савва со своим бульдозером! У Марку так и чесался язык проехаться по адресу Саввы, но раз агроном, который потерпел от него больше, не начинает разговора, то и Марку его не заводил. В отличие от Горе он был менее разговорчив, как бы желая этим показать, что умеет соблюдать дистанцию между начальством и простым шофером. В жизни, как и в шоферском деле, существуют свои правила движения, которые нельзя нарушать.
Марку искоса поглядывал на агронома. Лянка угрюмо попыхивал сигаретой. Его взгляд, лишенный какого-либо выражения, никак не выказывал того, что недавно причинило ему столько волнений и переживаний.
«Валя-Валентина!» — Михаилу виделись только ее огромные глаза, скорее удивленные, чем испуганные…
Вскоре Михаилу показалось, что мелькает что-то белое-белое, как стены больницы, как Валин халат, — белое, как ее лицо, окаменевшее перед разъяренным Саввой.
Шел снег. Крупные хлопья, резвясь, валили на землю и без того белую от выпавшего за ночь снега. Веселая игра снежинок словно освежила голову Михаила, он смотрел по сторонам, то вправо, то влево от дороги, как будто желал убедиться, что в самом деле идет снег. Дорога шла между виноградниками, стрелой летела к белому горизонту. Это были его виноградники. Казалось, не было им ни конца, ни края. Их ровный ряд простирался до самого гребня холмов, откуда мягко спускался в долину, там давал место узенькой полоске — руслу реки, наполовину зараставшему летом травой, — и снова подымался на следующий холм, придавая земле величавую красоту.