Возвращение к любви
Шрифт:
Услышав рокот мотора, Савва Ходиниту кинулся к машине и поднял обе руки: дескать, стойте!..
Чтоб не наехать на него, Горе вынужден был притормозить. Он открыл дверцу, выскочил из машины и схватил Савву за воротник.
— Оставь его, Горе! — крикнул Мога, видя, что шофер готов столкнуть того в канаву.
Все же Горе пнул его в бок и лишь тогда, успокоенный, вернулся к машине.
— Только тебе жизнь улыбнется, тут как раз под колеса лезет какой-нибудь дурак, — проворчал Горе. — Но я еще ему покажу кузькину мать!
«Какая сегодня долгая и тяжелая дорога!..» — подумал Мога. Ему хотелось поскорей
И тут же ему в голову пришла старая, как жизнь, мелодия:
«Старость — тяжкая одежда…»
Сколько женских лиц промелькнуло сегодня перед ним! У каждой свои радости и печали, а он все один да один…
Уже светало. В комнате стало прохладно, окна покрылись серебристым налетом инея. Михаил сбросил с себя одеяло, но продолжал еще лежать, думая о Вале. Выдалась ли ей сегодня ночью хоть минутка отдыха? Вечером она забежала домой предупредить его, то может на всю ночь задержаться в больнице. «Ты не сердись, но я не могу оставить ее на попечении одних лишь медсестер!..» Жена Саввы Ходиниту должна была родить. Роды могли быть трудными, и Валя вторую ночь дежурила у ее постели.
Утренняя свежесть заставила наконец его вскочить с постели. Полураздетый, он вышел в коридор, где стоял телефон, и попросил соединить его с больницей. «Хорошо, но надо и честь знать!.. Сколько Валя может выдержать?.. Я возьму Могу за горло и заставлю добыть еще одного врача…» — думал Михаил в то время, как длинные, пронзительные, как сигнал тревоги, звонки долетели с того конца провода.
Неужели в больнице что-то случилось и некому подойти к телефону?
Михаил наспех умылся, вынул из гардероба теплую фланелевую рубашку, оделся, напялил на голову шляпу, обмотал шею шерстяным шарфом и на ходу натянул на себя пальто. Он должен был поехать в Лунгу, в соседний район, но до этого хотел увидеть Валю.
Его семья была — он и Валя, Валя и он. Их дочка умерла от воспаления легких четырех месяцев от роду. Именно тогда положили в больницу в тяжелейшем состоянии мастера Жувалэ.
Валя металась между больницей и больной дочерью, боролась за обе жизни. В одном месте победила, в другом понесла утрату.
Когда Жувалэ вышел из больницы, он первым долгом пришел к ней домой. «Проклятущая эта жизнь… — горестно сказал он Михаилу, — Зачем должен был выжить я, старый, одинокий человек, а чистая, как росинка, девочка — умереть?»
Был и у него когда-то свой дом, жена, дети. Все было, а остался один-одинешенек. Это случилось летом сорок пятого года. Он уехал на жатву, а жена осталась дома печь хлеб и готовить обед… Сыну было тогда пять годиков, дочке — семь. Мальчик нашел в глубине двора в сорняках гранату и побежал домой показать ее матери. Граната взорвалась в его руке, когда он вошел в дом. Погибли все трое. От разрушенной горячей печи загорелся и дом… С той поры Жувалэ жил один… Попробовал жениться, да баба оказалась вздорной, и Жувалэ ушел от нее. Он работал в строительной бригаде, а в свободное время нанимался то ставить крышу, то тесать столбы для веранды, то делать ворота… Он и Лянке смастерил ворота неописуемой красоты в благодарность за то, что Валя вернула его к жизни.
Валя никогда не могла примириться со смертью,
В такие минуты Михаил старался быть рядом с ней.
У ворот его уже ждала машина — старенький, но чистый и заботливо ухоженный газик.
— В Лунгу? — спросил шофер.
— Нет, сперва в больницу, — Михаил дотронулся до щеки — он не успел побриться, — да так и застыла рука у щеки, что заставило шофера с состраданием спросить:
— Зубы болят?
— Черта с два! Они у меня как на подбор. При нужде могу и куснуть. Слушай, Марку, когда ты поздно возвращаешься домой, что тебе говорит жена?
— Поворачивается ко мне спиной, — улыбнулся шофер. Это был мужчина лет тридцати пяти, с сероватым худощавым лицом, всегда тщательно выбритый и хорошо одетый — рубашка с крахмальным воротничком, галстук, брюки наглажены, зимой под пиджаком — пуловер из белой шерсти.
— А когда возвращаешься под утро?
— Подает мне холодную еду и сутками не разговаривает со мной.
— Умная женщина. Сколько ей лет?
— Тридцать исполнилось.
— Значит, ты день и ночь возишь товарища Назара, возишь еще и меня, а дома жена одна-одинешенька ждет тебя. А ты не боишься?.. В тридцать лет кровь здорово играет, Марку. Знай это.
— Да нет, товарищ агроном. У меня есть свое лекарство.
— А именно? — спросил заинтересованный Лянка.
— Разбираю стену дома и заставляю жену класть заново. И кровь успокаивается, гаснет, как перед красным светофором.
— То-то я удивлялся, что тебе не нравится твоя хата и ты вечно перестраиваешь ее. Ишь до чего додумался! — сказал Лянка, пораженный хитростью шофера. — А как же мне поступать, Марку, разрушать стены больницы? — улыбнулся Михаил. — Моя жена вторые сутки не ночует дома… — Досада его прошла, и он уже больше беспокоился о Вале, о том, что она проводит мучительные и бессонные ночи. — Остановись!
Перед больницей, рядом с шоссе, стоял огромный бульдозер с заведенным мотором. На белой от ночного снегопада земле ясно отпечатались широкие следы покрышек, как вмятины от крупной дроби, чернели маслянистые пятна.
Но не бульдозер привлек внимание Михаила.
Когда в больнице случалось что-нибудь из ряда вон выходящее и он по какому-то наитию мчался к Вале, его встречала напряженная, готовая лопнуть, как натянутая струна, тишина. А сейчас входная дверь была распахнута настежь, слышался стук шагов, и через большие окна виднелись мелькавшие белые халаты. Михаил торопливо переступил порог.
Именно в это мгновение в глубине коридора появился мужчина в засаленном полушубке. Он отчаянно размахивал руками и выкрикивал что-то похожее на завывание раненого зверя. Это был Савва Ходиниту. Он вихрем пронесся мимо Михаила, ворвался в кабинет Вали, дверь распахнулась с треском.
— А-а-а!.. Убили моего ребенка!..
Звериный, ужасающий крик вывел Михаила из минутного оцепенения. Савва нагнулся, схватил белую табуретку, взметнул ее под самый потолок, но в тот же миг Михаил бросился навстречу и сильным толчком в грудь отшвырнул Савву обратно в коридор. Табуретка глухо ударилась об пол у порога. Михаил схватил Савву и припечатал его спиной к стене.