Возвращение на Арвиндж
Шрифт:
Колонна собралась большая, одних БМП больше двадцати, а еще несколько танков, тягачи с прицепленными гаубицами, ЗИЛы-131 обоза. Длинной зеленоватой змеей колонна обвивает огромный пустырь, на котором выстроилась пехота. Передние машины подходят к построенной пехоте, останавливаются, чтобы принять их на броню, остальная техника продолжает двигаться по кругу. Хитрый план удался на славу, поднятая гусеницами пыль заволакивает весь импровизированный плац. Увидеть посадку пехоты не удается даже мне со ста метров, что же говорить о духовских наблюдателях! Последнее, что они могли разглядеть, это бээмпешки, остановившиеся возле пехоты.
Впереди сквозь пылевую завесу едва виднеется край кузова впереди идущего грузовика, мы несемся следом. Собственно, делать мне абсолютно нечего,
Спасибо вам, товарищ капитан! Я ведь больше года был заместителем командира взвода вашей роты, вроде бы и неплохим. А теперь, под дембель, получил заслуженную награду! Хотя, если разобраться, мне и обижаться на вас не за что…
Словом, если честно, то, конечно же, я сам виноват. И как меня угораздило? Вроде бы тащил службу, старался, и взвод всегда был на хорошем счету. Справлялся, даже если без командира ходили на боевые, когда он, к примеру, в отпуск уезжал. Только к концу службы все пошло наперекосяк. А все эти дружки мои! Хотя взвод вроде и не изменился, отношения с ротным постепенно испортились. Оно и понятно, получили, чего хотели. «За что боролись…» – как говорится. Все из-за этих баранов! Рано задедовали, стали на службу забивать, обнаглели в край! Вот тогда, осенью, мне бы и надо было их осадить! Пьянки эти идиотские – радости никакой, одни залеты. Солярку слили на продажу и попались с деньгами – опять залет! Хасан все время обдолбанный ходит, глаза красные, чуть не вываливаются из глазниц, только дурак не заметит! А с молодыми? Загоняли вконец, замордовали! Одному почки отбили, другому зуб вышибли. Как мы еще от них гранату в кубрик не схлопотали? Спасибо, Саня и Серега меня тогда поддержали, не дали совсем молодых задолбить. Саня с Серегой уже две недели как дома, а я тут грехи замаливаю.
В конце концов, мне надо было доложить обо всем ротному, сдать мерзавцев! А что делать? Но ведь не хотелось совсем портить отношения со своими. А называется все это очень просто: «Пошел на поводу». Вот теперь и отгребаю по полной программе.
Гады! И чего добились? Полгода от службы бегали, а теперь будем все вместе четыре месяца переслуживать. И что впереди – тоже неизвестно. Война эта, надолго ли она затянется? На месяц? На два? К августу хоть вернемся? А если и вернемся, так все равно ротный сказал: после операции доложит в Особый отдел о травле дымом. Тогда точно трибунал! Если особист узнает про дым в кубрике, посадят Хасана, и меня заодно… А может, не доложит ротный?
И вот еще, о чем думать совсем не хочется – вернемся ли с этой войны? Это вам не вокруг Бахарака ходить! Тут дух на духе сидит и духом погоняет! На дорогах мины и фугасы. А долина, в которую идем… Говорят, там наши вообще никогда не были, просто логово душманское. Укрепрайоны, базы, склады с оружием. Короче, попал ты, Володя!
Миновав КПП, колонна, грохоча гусеницами по железному настилу, прошла мостик через Кокчу, свернула направо, на дорогу к аэродрому. Слева потянулись развалины кишлака, груды серых пыльных кирпичей, остатки стен, разваленные дувалы. Ни деревца, ни кустика вокруг, даже травы нет возле пересохшего арыка.
Я смотрю на эти мертвые развалины, и странное двойственное чувство охватывает меня. Раньше не было такого, раньше меня не трогали виды войны, никогда я не задавался вопросом, что в этом может быть несправедливость. А сейчас… Что со мной творится? Я вдруг стал думать о том, что происходит между нами и местными. Да, на славу наши поработали, что называется, камня на камне не оставили. Видать, отсюда сигналили духам местные жители, предупреждая о наших выходах в ночные засады. За это и получили, нет теперь кишлака, одни руины. А мужики местные, кто в живых остался после артобстрела, отправив семьи к родственникам в дальние кишлаки, зарабатывают теперь на жизнь в бандах. И мы, не в силах поймать их в горах, пойдем в кишлаки с надеждой застать душманов там или найти спрятанное ими оружие. Будем вламываться в дома, переворачивать все вверх дном, оскорблять хозяев, забирать приглянувшиеся
Ненавижу! Ненавижу я всех! И тех, и наших, и всю эту страну!!! Мне бы сейчас уже дома сидеть, ведь выхлебал я эту баланду до дна, всю отмерянную мне судьбой. Но, как оказалось, кроме судьбы есть еще нерадивые сослуживцы, командир роты, особист! Или это тоже часть моей судьбы? И как же так получилось, что я стал плохим сержантом? Тогда, в зардевском ущелье, вроде был не хуже других? Стрелял, прикрывал, грузил в машины раненых, бегал под пулями и ни хрена не боялся. Боялся только за своих молодых из взвода, что не выдержат, побегут и будут срублены снайперами. Или на Фергамндже, когда вытаскивали разведроту… А Фармураг? Ведь у нас тогда даже взводного офицера не было, я, считай, взводом командовал. И ни одного раненого, все из-под обстрела вышли, хотя и зажали нас в том кишлаке очень неприятно.
А в итоге я тащусь теперь балластом на обозной машине. Командир машины, ха! Завхоз, не иначе! И подчиненные у меня – два наших колпака, да водила с чужого батальона. Кто он, черпак или дед? А впрочем, какое мне дело? Ясно, что не дембель…
– Товарищ сержант, сигареткой не угостите? – обращается ко мне водитель. – Чего это вы такой смурной?
Молча протягиваю ему пачку «Донских». Он не верит глазам, видать, не привык, что ему могут протянуть пачку вместо того, чтобы вытащить и отдать одну сигарету. Значит, еще не дед, черпак максимум. Он берет одну и, уже возвращая пачку, смутившись и опустив глаза, спрашивает, можно ли взять еще одну, про запас.
Я б отдал всю пачку, меня давно тошнит от этих «Донских», я почти бросил курить, но я знаю, что делать этого нельзя. Он сразу обнаглеет, этот будущий дед Советской армии, удивится и решит, что я перед ним заискиваю, что он сможет меня шантажировать, раз совесть моя нечиста.
– Бери еще. Одну, – отвечаю, нажимая на слово «одну».
Колонна пылит по дороге вдоль гор, постепенно поднимаясь над долиной и уходя все дальше от реки. Отсюда, сверху, видно, что Кокча широко разливается по долине, кое-где обнажая отмели и острова, разветвляясь несколькими рукавами. Вода в реке непривычно мутная, совсем не такая, к какой мы привыкли в наших краях, в долине Бахарака. Речные берега засыпаны однообразным крупным щебнем, лишь изредка попадаются большие валуны. Берега совсем низкие, почти вровень с водой, и почти вплотную подступают поля, оттого, видать, и мутная вода, что почву с них вымывает. В нашей долине не так, реки катят свои воды в каменных желобах с обрывистыми высокими берегами.
Долина становится все шире, горы за рекой отступают к востоку. И без того мерзкое настроение становится от такого пейзажа еще хуже. Сплошная пылевая завеса над колонной иногда скрывает тоскливый пейзаж от моих глаз.
Водила начинает осторожно расспрашивать меня о сроке службы. Еще бы, ни один нормальный человек, отслуживший здесь хотя бы полгода, не поймет, как такое может случиться, что старший сержант (дембель!) не уехал с майскими партиями, а остался здесь до августа, ожидая замены из карантина. Вижу, что его сильно мучает вопрос: может, я всего лишь дед, или дембель-рядовой просто для понта нацепивший сержантские лычки? Чтобы раз и навсегда прекратить его сомнения, говорю, что остался на сверхсрочную службу. Он смотрит на меня будто бы понимающим взглядом, но на самом деле мне не сложно прочесть мысли на его простодушном лице, он окончательно уверился, что я – сумасшедший. Не зная, видимо, о чем со мной поговорить, он завел какой-то длинный и нудный рассказ о предстоящей дороге. Ему, оказывается, уже доводилось идти здесь с колонной, теперь он вспоминает во всех подробностях, что мы увидим на пути. Нужны мне эти подробности! Пацан, все дороги одинаковы, и главное их достоинство состоит в том, что они куда-нибудь да приводят!