Возвращение: Стихотворения

Баркова Анна Александровна

1965

Бессмертие

Согревается тело в ванне. Я смотрю: никуда не годное, Но живое всё же. А скоро станет Пожелтевшее и холодное. Может быть, посиневшее, что ещё хуже, И с пятнами черного воска. И всех нас ожидает этот ужас, Бессмыслица идиотская. Я люблю, я мыслю. И — бац! Гниение. Разлагается венец создания. Над собой я злобно хохот гиений Услышу вместо рыдания. Но к вам я приду, читающий друг, Приду после смерти вскоре. И спрошу: есть ли у вас досуг С мертвой, будто с живой, поспорить? Не пугайтесь. Здесь только душа моя, Разлуки она не стерпела И

вернулась в знакомые эти края, Хоть сожгли в крематории тело. Превыше всего могущество духа И любви. Только в них бессмертие. Вот я с вами иду. Говорю я глухо, Но услышите вы и поверите.

1971

«Что в крови прижилось, то не минется…»

Что в крови прижилось, то не минется, Я и в нежности очень груба. Воспитала меня в провинции В три окошечка мутных изба. Городская изба, не сельская, В ней не пахло медовой травой, Пахло водкой, заботой житейскою, Жизнью злобной, еле живой. Только в книгах раскрылось мне странное Сквозь российскую серую пыль, Сквозь уныние окаянное Мне чужая привиделась быль. Золотая, преступная, гордая Даже в пытке, в огне костра. А у нас обрубали бороды По приказу царя Петра. А у нас на конюшне секли, До сих пор по-иному секут, До сих пор мы горим в нашем пекле И клянем подневольный труд. Я как все, не хуже, не лучше, Только ум острей и сильней, Я живу, покоряясь случаю, Под насилием наших дней. Оттого я грубо неловкая, Как неловок закованный раб. Человеческой нет сноровки У моих неуклюжих лап.

1971

Пер Гюнт

А мой совет: оставьте

все затеи

и с ложью примиритесь.

(Ибсен. «Пер Гюнт»)

Большого зла не делал и добра, Был незакончен сам, умел лукавить, Забавный враль, хвастун. Его, конечно, можно переплавить. А я десятки лет перенесла — Нет, — вечность самых подлых надзирательств И получаю крошки со стола Собранья всяческих сиятельств. И я живу… нет, копошусь, как червь Полураздавленный… Оно… вот это. Страшусь я наступления ночей, И душат меня страшные рассветы. И дерзок только ум. Но он устал. Его виденья тяжкие постигли. Эрозия разъела весь металл, Он не годится даже и для тигля.

1971

«Тебя, мою последнюю зарю…»

Не потому, что от нее

светло,

А потому, что с ней не

надо света.

Ин. Анненский

Тебя, мою последнюю зарю, Проникшую сквозь тягостные туче, За свет немеркнущий благодарю, Рассеяла ты сон души дремучей. К тебе навстречу с робостью иду И верую, что есть бессмертья знаки. И если по дороге упаду, То упаду под светом, не во мраке.

3 июня 1971

«Перепутала сроки и числа…»

Перепутала сроки и числа, Пестрой жизни спутала нить. И, наверно, лучше без мысли, Только с нежностью в сердце жить.

4 июня 1971

«Прошептали тихо: здравствуй…»

Прошептали тихо: здравствуй, — И расстались в серой мгле. Почему-то очень часто Так бывает на земле. Но о встрече этой память /Так бывает на земле/ Не развеется годами, Не утонет в серой мгле.

21

июня 1971

«О, если б за мои грехи…»

О, если б за мои грехи Без вести мне пропасть! Без похоронной чепухи Попасть к безносой в пасть! Как наши сгинули, как те, Кто не пришел назад. Как те, кто в вечной мерзлоте Нетленными лежат.

1972

«Очень яркая лампа над круглым столом…»

Очень яркая лампа над круглым столом, А мне кажется — сумрак удушливый. Эх, пронесся бы снова лихой бурелом, Чтобы всё по иному нарушилось. Чтобы всё, что срослось, поломалось опять, Потому что срослось не по-нашему. Да и к черту бы вдребезги всё растоптать, Чтобы нечего было сращивать. Переверились веры, издумались думы, Перетлело всё, вытлело в скуку, И набитые трупами черные трюмы Мы оставим в наследство внукам.

1972

«Вы, наверно, меня не слыхали…»

Вы, наверно, меня не слыхали Или, может быть, не расслышали. Говорю на коротком даханье [5] , Полузадушенная, осипшая.

13 апреля 1972

«Культ нейлона и автомашины…»

Культ нейлона и автомашины, Термоядерных бомб, ракет. Культ машины и для машины, Человека давно уже нет. Как хронометры надоевшие, Механически бьются сердца. Не осветят глаза опустевшие Треугольник пустого лица. Мы детали железной башни, Мы привинчены намертво к ней. Человек-животное страшен, Человек-машина страшней.

5

Сохранена авторская орфография. (Примечание верстальщика.)

9 мая 1972

«Оглянусь изумленно: я жила или нет?..»

Оглянусь изумленно: я жила или нет? Полумертвой втащили меня в этот свет. Первый крик мой и тело сдавила тоска И с тех пор отпускала меня лишь слегка. Я в младенчестве чуяла небытиё, Содрогалось от ужаса сердце моё, Перед вечностью стыла, не пряча лица, И себе, и всему ожидала конца. Тьму пронзали лишь редкие вспышки огня, Да любовь мимоходом касалась меня.

21 октября 1972

Иронический бес

Иронический злобный бес Мне испортил житейский процесс. Вечно тянет к тому, что нельзя, Бесом спутанная стезя. И стыжусь, и хриплю, и скорблю, И с мятежностью юной люблю. Так сойду я и в вечную тьму. Бес хохочет. Забавно ему.

1973

Черная синева

Сумерки холодные. Тоска. Горько мне от чайного глотка. Думы об одном и об одном, И синеет что-то за окном. Тишина жива и не пуста. Дышат книг сомкнутые уста, Только дышат. Замерли слова. За окном чернеет синева. Лампа очень яркая сильна. Синева вползает из окна. Думы об одном и об одном. Синева мрачнеет за окном. Я густое золото люблю, В солнце и во сне его ловлю, Только свет густой и золотой Будет залит мертвой синевой. Прошлого нельзя мне возвратить, Настоящим не умею жить. У меня белеет голова, За окном чернеет синева.