Возвращение: Стихотворения

Баркова Анна Александровна

(1928)

Обреченная

Холодным ветром веет Из властных серых глаз. Не смею, не посмею Ни после, ни сейчас. Не сделать мне ни шагу На страшное крыльцо. Белеет, как бумага, Влюбленное лицо. Я знаю, виновата, И страшною виной. Жених сосновый свата Вчера прислал за мной. Встречала, угощала. Ушел — и сыт, и пьян. Хлестнуло кровью алой Из уст моих в стакан. Наверно, так и надо, В последний раз грешу, Холодным ветром взгляда В последний раз

дышу. Хоть раз бы поглядели Вы с лаской на меня. Считаю я недели До гибельного дня.

(1928)

Ветхий завет

Поэты прежние грезили, Мы, как бомбы, взрываем года. Разве песни мои — поэзия? В них смерть, мятеж и беда. Сумасшедший, ты смотришь с хохотом: Какая забавная игра! Земля разверзается с грохотом До пламенного ядра. Своей ли звериной жаждой Разрываю я нервы строф? О, сколько в сердцах у каждого Стихийных прошло катастроф. Разве это романсы жгучие И страстей декадентских бред? Раздавили силы могучие Наш любимый ветхий завет. Откройте себя, не пугаясь, Загляните на самое дно, И поймете, что я не другая, А такая, как вы, всё равно. В испытаниях будьте тверже, — К старым чувствам возврата нет. Пусть и в песнях будет повержен Погибающий ветхий завет. Отреклись от Христа и Венеры, Но иного взамен не нашли. Мы, упрямые инженеры Новой нежности, новой земли.

(1928)

Последний козырь

Я знавала сухие слезы: Влаги нет, а глаза в огне. Я бросаю последний козырь — Иль подняться, иль сгинуть мне. Слишком много сыграно партий — Вечный проигрыш, вечный позор. Я склоняюсь к последней карте. Как преступник под острый топор. Отойдите, друзья. С неизвестным Я останусь с глазу на глаз. Нужно силы последние взвесить В этот мне предназначенный час. Нужно выпить черную чашу. Пусть я буду, как прежде, одна. Запоздалая помощь ваша Бесполезна и ненужна. Вы — счастливцы, избравшие прозу. Страшен песен слепой произвол. Я бросаю последний козырь На проклятый зеленый стол.

1928

«Какая злая лень…»

Какая злая лень, И сердце чуть звучит. Потонет каждый день В нахлынувшей ночи. И хлынет мне в глаза Предсмертной ночи муть, И нечего сказать, И некого вернуть. Смертельный холод лют, Удушлив темный смрад. О, если б Страшный Суд! О, если б мрачный ад! Нахлынет и несет Неведомо куда, И в посиневший рот Вливается вода. Забудь! О всём забудь! Да будет персть легка. Уж раздавила грудь Предсмертная тоска.

1929

«За чертовой обеднею…»

За чертовой обеднею, В адском кругу Жалкую, последнюю Берегу. Кругом темнота всё гуще, Мир слеп. Это мой хлеб насущный, Хлеб. Кусок нищему дорог, Как матери детское имя. Быть может, придет ворог И это отнимет. Кроткая, некрасивая, милая, Ты над пропастью хрупкий мост, Ты последняя кровь в моих жилах, Последняя неугасимая из звезд. Израненный, с перебитым хребтом, Затравленный зверь, Только тебе открыт мой дом, Верь! Я не ожидаю благих вестей, Всё убито, искалечено! Храню тебя, истерзанную до костей Кнутами мастера дел заплечных. За чертовой обеднею, В адском кругу Жалкую, последнюю Берегу.

1930

«Лирические волны, слишком поздно!..»

Лирические волны, слишком поздно! Прощаться надо с песенной судьбой. Я слышу рокот сладостный и грозный, Но запоздал тревожный ваш прибой. На скудные и жалкие вопросы Ответы всё мучительней, все злей. Ты, жизнь моя, испорченный набросок Великого творения, истлей!

1930

Командор

Прорези морщин на бледном лбу, Тусклый взор. Командор вошел в мою судьбу, Командор. Словно смертный грех, неотвратим Его шаг. Вырастает ледяной вслед за ним Мрак. Он стоит, стоит под моим окном И ждет. Нет, не будет сном, только сном Его приход. Вот я слышу на ступенях тяжкой гирей Шаг ног. Ведь его когда-то в Страшном Мире Знал Блок. Это значит, мне теперь не нужен Ритм строк. Это значит, мой последний ужин Недалек.

1930

«Смотрим взглядом недвижным и мертвым…»

Смотрим взглядом недвижным и мертвым, Словно сил неизвестных рабы, Мы, изгнавшие бога и черта Из чудовищной нашей судьбы. И желанья, и чувства на свете Были прочны, как дедовский дом, Оттого, словно малые дети, Наши предки играли с огнем. День весенний был мягок и розов, Весь — надежда, и весь — любовь. А от наших лихих морозов И уста леденеют, и кровь. Красоту, закаты и право — Всё в одном схороним гробу. Только хлеба кусок кровавый Разрешит мировую судьбу. Нет ни бога, ни черта отныне У нагих обреченных племен, И смеёмся в мертвой пустыне Мертвым смехом библейских времен.

1931

«Существуют ли звезды и небесные дали?..»

Существуют ли звезды и небесные дали? Я уже не могу поднять морду. Меня человеком звали, И кто-то врал, что это звучит гордо. Создал я тысячи каменных и других поэм Вот не этими лапами своими. Сейчас я, как все животные, нем И забыл свое имя. Я, наверно, скоро поверю в бога Косматого, безлобого, как я сам. Мне когда-то запретили строго Поднимать глаза к небесам. И всем завладело в человеке Человечье жадное стадо. Я сам из себя был изгнан навеки Без жалости, без пощады. А потом из человечьей кожи Обувь шили непромокаемую, твердую. …На небесах неужели как было, всё то же? Я уже не могу поднять морду.

1932

«Где верность какой-то отчизне…»

Где верность какой-то отчизне И прочность родимых жилищ? Вот каждый стоит перед жизнью, Могуч, беспощаден и нищ. Вспомянем с недоброй улыбкой Блужданья наивных отцов. Была роковою ошибкой Игра дорогих мертвецов. С покорностью рабскою дружно Мы вносим кровавый пай, Затем, чтоб построить ненужный Железобетонный рай. Живет за окованной дверью Во тьме наших странных сердец Служитель безбожных мистерий, Великий страдалец и лжец.