Возвращение: Стихотворения

Баркова Анна Александровна

(1921)

Чужие сады

I.

Я люблю чужие сады, Но мне своего не иметь. Я брожу. И мои следы Незаметны во тьме. Сторожа-ограды стоят, Нельзя умолить ни одной, И каменных впадин взгляд Следит неотступно за мной. Тяжелую поступь мою От врагов, тьма, схорони. А в саду птицы поют И каждый листочек звенит. Владелец ревнивый, скупой, Несказанно ты богат. На минуту сжалься, открой Ворота в возлюбленный сад.

II.

За

звездою медлит звезда, Остановились и не дрожат. И готовы упасть сюда, В земной златоцветный сад. И вам, небесным, и мне Желанны эти плоды, Но нам от них не пьянеть, Не отомкнуть чужие сады! Носилась на паре крыл Я в космосе без преград, А здесь в рабу превратил Меня недоступный сад.

III.

Приникла к ограде глухой, Услышит ли сад мой крик? Листочек ломкий, сухой, Один листочек мне подари. Я его прижму к губам, Как твой созревший гранат… Но неподвижно внемлет мольбам Неумолимый сторож-стена.

Октябрь 1921

Единый

Это звезды мои любимые Призывают в твоей глубине, Чего ищу я, тайной томимая, На твоем сокровенном дне. Всё так же мглиста стезя междузведная, Все так же сердце — в кругу планет, Но из палящей, из огненной бездны Поднимаешься ты ко мне. К великой скорби новых служений, Моя мудрость, себя приготовь. В круговороте смертей и рождений Мы воздвигнем нашу любовь. Ты слышишь в хаосе, милый, дыхание Нерожденных детей-светил, Эти буйственные взывания Величавых бесформенных сил. Приняла головой преклоненной Материнский страстный венец. — Дитя мое, мир нерожденный, Приблизился твой отец.

Октябрь 1921

Пляс

I.

В этот вечер нерадостный стала Я веселой и жуткой на час. Я пушусь под напев разудалый, Под безумное гиканье в пляс. Взбунтовалась тревожно гармоника, Подойдите поближе к окну. К вам на улицу я с подоконника В исступленной пляске спрыгну. Жутко-весел напев разудалый, Он угрозой свистит в темноту, Что ж, гармоника? Я не устала, Побунтуй ещё час, побунтуй. Надоели мне тихие песни, Мне не надо торжественных чувств. Утонуть, без остатка исчезнуть Я в мучительном плясе хочу. Беззащитною гибкой лозиной В пляске-ветре жестоком кручусь. Я смешала с великой кручиной Безнадежную дерзость и грусть. Ты, взглянув на меня в отдаленье, Отступил бы поспешно на шаг. Ну, так что же! Ведь не быть перемене — Так присвистни и гикни, душа!

II.

Я больна. Не люблю я танца. Перестаньте на танцы звать. Я горю предсмертным багрянцем, Неудобна моя кровать. Ну, я встану. Только уйдите. Я последний танец спляшу. На ногах железные нити, В голове неотвязный шум. Я танцую. Легко, как в сказке, Не касаясь пола, лечу. Кто там смотрит сурово, без ласки И немножко хмурясь, чуть-чуть? Счастлив, кто ослушаться может, А я должна танцевать. И упасть на смертное ложе, На больничную мою кровать. Вот капли предсмертного пота Едко ползут по лицу. Я кончу… О, что ты, что ты! Потанцуй, ещё потанцуй.

III.

Я горюю совсем по-особому: Я с горем рыдать не люблю. Закружимся с горем мы оба В веселом и злобном хмелю. Я горюю — мучителю с вызовом В бесцветные очи смотрю. «Я рада. Съедай же, догрызывай Немирную душу мою». Обо мне затевают споры: Притворщицей звать иль больной. И никто рокового танцора Не видит рядом со мной. Ну, горе! Постой, я устала, Сейчас упаду… Поддержи! И тихо оно прошептало: «Ну, кто же кого закружил?»

IV.

Нарушен ход планет. Пляшут, как я, миры. Нигде теперь центра нет, Всюду хаос игры. Нет центра в душе моей, Найти не могу границ. Пляшу всё задорней, бойчей На поле белых страниц. Космический гимн не спет, — Визги, свисты и вой… Проверчусь ещё сколько лет Во вселенской я плясовой?

(1921–1922)

Дурочка

Я сижу одна на крылечке, на крылечке, И стараюсь песенку тинькать. В голове бегает, кружится человечек И какой-то поворачивает винтик. Я слежу вот за этой серенькой птичкой… Здесь меня не увидит никто. Человечек в голове перебирает вещички, В голове непрестанное: ток, ток. «Это дурочка», — вчера про меня шепнули, И никто не может подумать о нем. А, чудесная птичка! Гуленьки, гули! Человечек шепчет: «Подожги-ка свой дом». Голова болит из-за тебя, человечек. Какой вертлявый ты, жужжащий! Как тонок! Вытащу тебя, подожгу на свечке, Запищишь ты, проклятый, как мышонок.

1921

Лесенка

Коротенькую скучную песенку Не спою я вам — расскажу. Вы видите эту лесенку К четвертому этажу? Я видела в этом окошке Часто юных двоих. Лица — детские немножко, И взор у каждого ясен и тих. Однажды появился не прежний, Кто-то с цепью золотой. Он с ней стоял и небрежно Играл косою густой. А вечером — кончаю песенку — Тело понесли сторожа. Она спрыгнула с этой лесенки, С четвертого этажа.

(1921)

«Вот целует бесплодно и жадно…»

Вот целует бесплодно и жадно, Я проклятому солнцу люба, Целовало и травы прохладные, И цветы, и мои хлеба. Протекают тяжко-медлительно Расплавленным золотом дни, И нет покровов спасительных: Я и солнце — одни. Истощило ты, солнце, силу Моих материнских недр. Зачем ты меня полюбило И, пылая, льешься ко мне? Роковым вселенским законом Бесплодная страсть проклята, Не целуйте же меня исступленно, Ненавистные злые уста! Помедли, ночь холодноокая, Неслышный шаг задержи, Влей в меня животворного сока, Поцелуем-росой освежи. Упадайте, дожди и росы! Я бесплодную страсть прокляну И к груди моей млеконосной Людские уста притяну.