Возвращение Томаса
Шрифт:
— А какой король тогда правил? — спросил он. Напомнил: — Когда ты здесь щук ловил?
Олег в удивлении сдвинул плечами.
— Король? А, шутишь... А я уж подумал, что ты всерьез. Кто ж такую мелочь, как короли, помнит.
Хозяин гостиницы сам выбежал принять коней, так старательно вилял хвостом и заглядывал в глаза, всячески стараясь угодить гостям, что даже Томас понял, насчет свободных комнат проблем не будет. Он заплатил вперед, надменно повелев, чтобы комнаты лучшие, еда лучшая и вообще все — лучшее, он благородный рыцарь, а не мелочь какая-то
Олег прошел вслед за Томасом в трапезную, всего один стол занят, остальные пять свободны. Немолодая женщина, явно жена хозяина, чем-то на него похожа, быстро вытерла чистой тряпкой стол, сама же метнулась на кухню и вскоре вернулась с подносом, заставленным множеством мелких тарелочек.
Томас нахмурился, подозревая какое-то коварство: после предательства баронов, избравших другого короля, он видел коварство гораздо чаще, Олег все понял и заверил благодушно:
— Это салаты и холодные закуски. Чтобы аппетит раздразнить.
— Да у меня он и так в порядке, — проворчал Томас. — Куда уж дразнить? Вот-вот начну грызть край стола...
Он с тем же подозрением поковырял пальцем в салатах, Олег посмеивался и отправлял сочные листья в рот. Томас, наконец, разохотился, тем более что травы перемешаны с тонкими ломтиками мелко нарезанного холодного мяса. Когда хозяйка, наконец, вернулась с горячим мясом, он уже порыкивал довольный, встретил ее широким жестом.
— Хорошо у вас готовят!.. Именно это я и люблю.
Она присела в почтительном поклоне.
— Спасибо, господин рыцарь.
— На здоровье, — сказал он добродушно. — Как вообще идут дела? Кто в городе правит? Об Адовом Урочище что слышно?
Она принялась отвечать быстро и словоохотливо, но когда Томас спросил об Урочище, сразу посуровела, слова начала подбирать очень осторожно, что Томас, как заметил Олег, явно одобряет: о Враге и его слугах лучше вообще не упоминать, а то они слышат всякий раз, если называют их имена, и могут появиться в любой момент.
Олег смотрел с насмешкой, как оба, Томас и хозяйка, дружно перекрестились, пошлепали губами, это на тот случай, если какой демон и явился, чтобы защититься крестным знамением и святой молитвой, чертовы язычники, хоть и называют себя христианами.
— Говорят, — прошептала она осторожно, — Язва разрастается. Уже дошла до реки. Все надеются, что через реку уж никак не переберется, больно глубокая, широкая и быстрая. Из нашего града туда отправились семь священников и сорок монахов! Отец Септимий поклялся, что не уйдет оттуда, пока не загонит Язву вспять. Или не падет сам, не отступив, ибо он — воин Христа...
Олег хмыкнул.
— Слишком хвастливые речи для священника.
— Он не всегда был священником, — объяснила хозяйка. — Только в прошлом году принял сан. А до этого был известным рыцарем...
— Как его имя? — спросил Томас.
— Отец Септимий.
— Да в задницу этого Септимия! Как он назывался раньше?
Она ответила, вздрогнув от грозного рыка:
— Господин барон Генрих Герхоун.
Томас ахнул, откинулся на спинку кресла, глаза выпучил в великом удивлении.
— Это такой черный, высокий, нос горбатый, а на правой шеке шрам, как будто звезда упала?
Она несколько
— Все точно, господин рыцарь. И еще один шрам, поменьше, над бровью. Я не раз его видела вблизи, рассмотрела.
— Он, — сказал Томас обрадованно и в то же время в задумчивости. — Точно он... Но почему?.. Ты иди, иди по своим делам. Олег, ты что-то понимаешь?
— Ты о чем?
— Почему рыцарь стал монахом?
Олег пожал плечами.
— Говорят, когда черт стареет, в монахи идет.
Томас нахмурился, рука его цапнула кувшин с вином, медленно и задумчиво налил полный кубок, но видно, что мысли порхают далеко от выпивки. На гнусный выпад язычника отвечать не стал, задумался.
Олег медленно и с наслаждением пожирал хорошо приготовленное мясо, затем налег на сыр, он здесь трех видов, свежий и хорошо пахнущий. Явились мастеровые, сразу заказали вина, заняли столик у самой двери, что Олегу не понравилось, при желании могут, слегка отодвинув лавку, вроде бы нечаянно задевать всех, кто входит или выходит.
Вино им принесли в кувшинах, а из еды они заказали головку сыра на всех. Томас тоже все слышал, скривился, но, когда принесли сыр, уважительно покачал головой, мастеровые не прогадали: в головке не меньше двадцати фунтов. Он слышал, как один из мастеровых с хохотом поинтересовался у соседа:
— Ты расскажи, расскажи, как устраивался дворецким!
Тот отнекивался, здоровенный рыжий парень с простецким лицом, но остальные нажали, он сказал нехотя:
— Да все было неплохо, меня даже приняла сама графиня, а не метр... мерд... ну управляющий замком. Провели меня в гостиную, там графиня сидит с подругой, языками чешут. Осмотрели меня, расспросили, не болею ли чем. Я объяснил, что об меня можно бревна ломать. Потом графиня говорит: покажи, дружок, руки. Я показал. Она осмотрела и говорит, руки хорошие, сильные, а что мозоли, так все скроется под белыми перчатками. Потом говорит: покажи икры. Я штанины задрал, она посмотрела — хорошо, говорит, вполне подходит для норманнских коротких панталон. А потом говорит — теперь покажи референции. И тут, похоже, я совершил ошибку...
После паузы раздался громовой хохот. Мастеровые гоготали так, что из кухни высунулся испуганный хозяин, сперва посмотрел на Томаса, тот заулыбался тоже, и хозяин исчез, успокоенный.
— Бывает, — согласился мастеровой, который завел разговор. — У меня тоже было нечто похожее...
Он начал длинно и путано рассказывать, и снова у Олега сложилось впечатление, что тот больше присматривается и прислушивается к чему-то, а рассказывает заученно, потому что в разговор, как и в костер, нужно вовремя подбрасывать дровишки.
Томас велел подать вина, хорошего вина, а не этой бурды, на него начали коситься с враждебностью, как на всякого чужака, который говорит слишком громко.
Однако разговор там продолжался, кто-то начал о битвах и сражениях, заговорили о сражениях, Томас не слушал и, лишь когда увидел внимание на лице язычника, повернул в их сторону голову.
— ... и тогда он покончил с собой, — заканчивал рассказ мастеровой торжественно, — чтобы смыть пятно с имени и не пятнать герб бесчестным поступком.