Возвращение в Сокольники
Шрифт:
– И я о том же, – словно поддакнул собеседник. – Значит, надо полагать, мы поняли друг друга? И еще раз убедительно прошу: запомните, суббота – уже завтра. Сделайте так, чтоб потом никому не пришлось ни о чем жалеть – ни вам самому, ни родным и близким, ни тем же Меркулову с Грязновым. А по поводу… Слушайте, Турецкий, я вам как мужик мужику скажу, я постарше, да и видал в жизни побольше. Вот что. Все пройдет. И пьянки, и девки, и все остальные соблазны. А вот жена, дочь – они останутся. Ирина Генриховна так просто мечтает, чтоб вы поскорее приняли верное
– От вас ничего не утаишь! – холодно улыбнулся Турецкий.
– Само собой, – усмехнулся невидимый собеседник. – Ну что ж, надеюсь, мы отлично поняли друг друга. Тогда до встречи. Мы еще увидимся, и тогда безо всяких задних мыслей пожмем друг другу руки.
– Вы уверены?
– Абсолютно. С вашего разрешения…
Машина мягко и бесшумно тронулась с места, а стекло стало медленно подниматься.
Турецкий вернулся в такси. Сел, увидел расширенные от беспокойства глаза Илоны.
– Что это было? – почти шепотом спросила она.
– Приятеля встретил, – спокойно ответил Турецкий. – Поехали, шеф.
– А почему у тебя руки ледяные? – так же тихо спросила Илона.
– Потому что свое табельное оружие я оставил дома, – сказал первое, что пришло на ум, Турецкий…
«Вишь ты, – отстраненно размышлял он, – а они-то в самом деле все знают… Кругом свои люди! До чего ж мы дожили?! Власть и криминал срослись так, что не знаешь, где кончается одно и начинается другое… Криминальная власть или властный криминал? В том-то и беда, что различия между этими понятиями уже нет…»
– Ко второму подъезду, пожалуйста, – сказал он, увидев, что машина приближается к повороту во двор его дома. – За поворотом – направо.
– А этаж? – хохотнул водитель.
– Так уж тогда сразу в квартиру, – хмыкнул Турецкий. – Чем обязан, шеф? – И полез за бумажником.
– По ночному тарифу и за особое беспокойство пары сотен не жалко?
– Что-то ты мало, – усомнился Турецкий.
– На заправку, командир. Не до жиру.
Турецкий протянул ему двести рублей, прихлопнул по плечу и стал выбираться из машины, подавая руку Илоне.
Как та ни старалась выглядеть достойно, но, выбираясь из машины, невольно обнажилась почти до пояса. Сама же и заметила, что в таком наряде лучше в общественном транспорте не появляться. Интересно, а такси – тоже общественный транспорт?
Турецкий наклонился к открытому окну водителя:
– Извини, браток, а что это ты заметил про беспокойство-то? Я не понял.
– А-а, это ночная привычка. Заранее просчитывать ситуации. Я как глянул на того «мерина», на его поведение, подумал, что намечается разборка. Потом гляжу, базар вроде спокойный… Не люблю, когда много шума на трассе. На-ка вот, командир, вдруг понадобится. – Он протянул Турецкому листочек из маленького блокнота, что был прикреплен к его торпеде.
– Чего это?
– А номерок того «мерина». Вдруг понадобится, говорю. Ну пока.
Турецкий посмотрел на номер, записанный шариковой ручкой, хмыкнул и сунул в карман.
Такси ушло. Турецкий с дамой поднялись в квартиру. Илона повесила плащ на вешалку. С сумочкой в руках прошла в комнату, на кресло, потянулась так аппетитно, что Турецкий невольно усмехнулся.
– А где же виски? – спохватился он. – Мама родная, да я ж его в такси забыл! Ах, дьявол… То-то ж, смотрю, шеф был доволен…
– Да вот она, твоя бутылка, – засмеялась Илона и, открыв свою вместительную сумочку, достала оттуда виски с черной этикеткой. – Я сразу спрятала, чтоб не забыть. Видишь теперь, какая я предусмотрительная?
– Умница! – Турецкий чмокнул ее в макушку и с какой-то прямо яростной решимостью продекламировал:
Так весело,ОтчаянноШел к виселице он.В последний часВ последний плясПустился Макферсон.– Что это? – удивилась Илона.
– А это, милая моя, из моего детства. Роберт Бернс.
– Да? – спросила недоверчиво. – А к чему ты?…
– А к тому, – продолжая улыбаться и сжав ладонями ее щеки, почти нос в нос, сказал Турецкий, – что…
И перед смертью об одномДуша моя грустит,Что за меня в краю родномНикто не отомстит!– Тоже Роберт Бернс? – наивно спросила она, и Турецкий расхохотался, а Илона обиделась. – Ну чего смешного, если я не читала твоего Бернса? Подумаешь? У меня были другие заботы, пока ты стихи читал. В детстве…
– Прости, и не думал тебя обидеть. Все, с поэзией покончили. Ты ведь хотела под душ? Правильно я тебя понял?
– Правильно. Надеюсь, хоть полотенце ты мне дашь?
– Идем, все дам. А вот здесь, – он показал на свой широкий раскладной диван, – устрою нам легкую выпивку.
Пока Илона стояла под душем, Турецкий разложил на придвинутом к разложенному дивану журнальном столике свои легкие закуски, открыл бутылку виски, в чашку кинул десяток кубиков льда из морозилки. Взял сумочку Илоны, чтобы переложить ее из кресла, которое также подвинул к столику. Удивился ее тяжести.
Не удержался от соблазна. Оглянулся на дверь, услышал плеск воды в ванной и открыл сумочку.
Брови его, если бы он увидел себя в зеркале, изобразили ту самую крышу, про которую обычно говорят, что она «поехала». Среди косметики и каких-то бумажек он увидел рифленую рукоятку пистолета. Осторожно, двумя пальцами, извлек – самый доподлинный «макаров». Ну и ну!
Кинул оружие обратно, защелкнул сумочку и бросил в кресло. Оставил все, как было. Вопрос вставал, как говорится, интересный. Вот тебе и Бернс в переводе Маршака…