Возвращение
Шрифт:
"Ты сейчас позвонишь ей,- сказал Клим, беря второй микрофон,- от моего имени. Спросишь..."
Я покачал головой.
"Почему?
– спросил он. Я пожал плечами. Клим подумал, процедил: - Ладно. Может быть, ты и прав, подождем еще немного.- Я встал.- Минуточку! Сядь... Вот эта статья. Что это такое?"
В чем дело, пробормотал я.
"В чем дело? И ты еще спрашиваешь. Да я просто не нахожу слов!"
Таково было вступление к принципиальному разговору. Увы, не первому. Полагаю, не будет неожиданностью - после всего, о чем говорилось выше,- если я скажу, что отношения
Может быть, достаточно простого объяснения. Орбиты наших планет приблизились к пункту опасного противостояния. Мы слишком тесно были связаны своим делом, мы порядком надоели друг другу, это был обыкновенный житейский факт, ясный для обоих. Был ли он причиной идейных расхождений или, наоборот, их следствием, не имеет значения. Наше далекое отечество, всё глубже, словно скалистый остров, тонувшее в дымке, всё дальше уходившее от нас в свою собственную недоступную жизнь,- для Клима это был единственный свет в окошке. Вся наша деятельность должна была служить подготовкой к возвращению. Он так в него верил, что временами меня охватывало сострадание. Он знал, чего он хотел. Чего хотелось мне, я не ведал. Я ничего не добивался. Я питал - чем дальше, тем сильнее - отвращение к "идеям". Выражаясь поэтически, Клим верил в Россию - а я? Будет ли преувеличением сказать, что вся Россия для меня помещалась в постели, где на подушке рядом с моей головой покоилась голова Кати? Но Катя умерла, это случилось три года назад или около того.
Кризис напоминал едва заметную трещину, которая, однако, змеилась всё дальше, грозя расколоть льдину, где мы поставили нашу палатку. Кризис совпал со временем, когда надежда вернуться на родину блеснула, как лезвие зари на ночном небе. Клим жадно ловил новости. А вернее сказать, продуцировал новости, как и подобает истинному журналисту; мнимые перемены были исполнены для него огромного значения. Но мы по-прежнему были прикованы друг к другу, словно каторжники, и волочили вдвоем нашу тачку; тот, кто хотел бы ускорить шаг, должен был потащить за собою товарища.
Мне незачем пересказывать наш разговор, я вернулся к себе, и тотчас задребезжал телефон, словно там дожидались, когда я войду.
"Hallo",- сказал я скучным голосом.
Но это была не баронесса.
"А,- сказал я,- привет".
Там молчали.
"Привет,- повторил я,- это ты? Извини, я еще не говорил насчет работы, надо подождать..."
"Успеется. Я не поэтому звоню..."
"Что новенького?" - спросил я, не зная, что сказать.
"Ничего".
"Откуда ты узнала мой телефон?"
Номер был в телефонной книге. Адрес редакции указан на обратной стороне журнальной обложки. На улице рядом со входом висела наша вывеска. Всему этому мы придавали когда-то особое значение, это был вызов. Если журнал в самом деле достигал берегов отечества, то его первыми читателями, разумеется, были сотрудники славного ведомства - первыми и, возможно, единственными. Получалось, что мы трудились для них. В редакцию заглядывали подозрительные личности, звонили незнакомые голоса. Случись у нас взрыв или пожар, Клим, я думаю, был бы доволен.
"Мы увидимся?" - спросила Мария Федоровна.
Я что-то ответил.
"Когда?"
Едва только я положил трубку, раздался новый звонок.
"Да",- сказал я, поглядывая на дверь, где в любую минуту мог показаться Клим.
XIII
В назначенное время, это было на другой день, я сидел за столиком у окна и поглядывал с высоты на площадь, голубей и туристов, на колонну с кукольной Богородицей и часы на башне. Прождав полчаса, я двинулся к выходу, испытывая некоторое облегчение,- в эту минуту она появилась: маленькая рыжеволосая женщина на высоких каблуках впорхнула, рассыпаясь в извинениях. Я подумал, не следует ли мне, как принято в консервативном кругу, наклониться к ручке. Повесил на вешалку ее плащ.
"А знаете...- сказала она, усевшись, оглядевшись. Это было то, что называется буржуазное кафе, с зеркалами, лепниной на потолке, редко расставленными столиками, место конфиденциальных встреч, где полагалось говорить негромким голосом, выпускать дым, не затягиваясь, и отдавать распоряжения кельнеру, полузакрыв глаза. Коснулась пальцами пышных волос и расправила широкое платье.- Знаете, на самом деле я пришла вовремя. Я наблюдала
за вами!"
"Чтобы решить, стоит ли продолжать со мной знакомство?"
"Я размышляла о вашей судьбе... Вы приглашены",- сказала она, опуская глаза, почти тоном приказа. Это означало, что она собирается за меня платить. Без всякого любопытства я пробежал глазами меню.
"Позвольте рекомендовать вам... Как насчет божоле - легкого, молодого?" Официант принял от нас похожие на почетные грамоты папки с картами меню и напитков и удалился.
Я поглядывал на субтильную баронессу со странным именем Света-Мария, она смотрела на меня, и оба мы спрашивали себя, что может быть общего между нами.
"Как поживает ваш соиздатель? Надеюсь,- это было сказано небрежно,- он не знает о нашей встрече..."
"Разумеется, нет. Он интересовался, будут ли иметь продолжение переговоры с..."
"Ах, да, да! Можете передать ему... Впрочем, муж сам ему позвонит".
"Коллега не говорит... э..."
"Ах, да! Конечно. Ну, как-нибудь обойдемся. Муж позвонит вам. Скажите... Ведь это, наверное, очень трудно - жить в стране и не говорить на языке ее народа?"
"Большинство наших так и живет".
"Как я им сочувствую! Но ведь, когда живешь в чужой стране, необходимо научиться".
"Вы правы".
"Я имею в виду необходимость адаптации".
"Так точно".
"Вы отвечаете, словно в армии".
"Так точно".
Разговор грозил иссякнуть. Легко вздохнув, скосив глаза направо, налево, она спросила:
"Как вы относитесь к музыке?"
"К музыке?"
"Да. Я хочу сказать - любите ли вы музыку?"
"Смотря какую".
"Я хочу сказать, настоящую музыку".