Вперед в прошлое 5
Шрифт:
— Любка, вон — «инвалидка».
— А кто «Мерседес»? — спросил Кабанов.
Саша подумала и не ответила.
— Ты, Санек, — «восьмерка».
— Почему это? — возмутился он.
— До «девятки» не дорос.
Жаль, что она не разбирается в иномарках, было бы больше маневра для фантазии.
— А ты сама что за тачка? — спросил Баранов.
Гаечка оказалась самокритичной:
— Тоже «Жигуль», наверное.
— «Нива», — ободрил ее я, — боевая подруга, с которой и на рыбалку, и в тайгу, и на дискотеку.
Девушка вскинула голову и просияла. Ее лицо будто бы озарилось
Борис всю дорогу молчал. Ему предстояло самое ответственное: забрать рисунки у Никитича, дабы было что предъявить.
Вся наша команда проводила его до учительской. Ян показал скрещенные пальцы.
— С богом, — выдохнула Алиса.
Мы остановились под дверью учительской. Борис потупился, кусая губы и глядя на подрагивающие руки, убрал их за спину, шумно сглотнул слюну и посмотрел на меня жалобно. «Спаси меня», — читалось на его лице. Я качнул головой и вздохнул:
— Увы, это твой путь, тебе по нему и идти.
Борис сжал челюсти, зажмурился, поднял руку, чтобы постучать, но опустил ее. Хотелось помочь ему, но это должен был сделать он сам. Не для того, чтобы прокачивать в себе мужественность — ну не боец мой брат, и это нормально! — он никогда не станет альфа-самцом, и не чтобы бороться с собственными страхами: если у тебя какая-то фобия, хоть сколько ты ее ни преодолевай, занятие, с ней связанное, всегда будет пыткой. А нужно ему переступить через себя просто для того, чтобы в меру сил научиться выживать в жестоком мире. И начинать надо сейчас, ведь, когда повзрослеет, никто не будет ничего делать за него.
— Мальчики, что случилось? — обеспокоенно спросила подошедшая англичанка, Илона Анатольевна.
— М… мне нуж… Та… Тамара Никитичка…. Никитична. Я… рисунки. Забрать.
Брат дернул шеей, как подавившаяся птица. Бедолага, как же я его понимал! Все равно что зайти к Кощею и попросить иглу, где его смерть. К тому же Никитич всех запугала. Не помню, если ли у нее дети, если да, наверняка у них неизлечимая форма энуреза. Самого оторопь берет, стоит посмотреть в ее удавьи глаза.
Илона Анатольевна положила руку ему на плечо.
— Идем.
И мы вошли в учительскую втроем. Там суетились человек пятнадцать учителей, сверялись с расписанием, которое еще не выучили. Никитич была там, что-то писала за столом. Наша классная, Елена Ивановна — тоже, с журналом под мышкой она направилась к выходу, но, увидев нас, решила остаться.
— Здравствуйте, — проблеял Борис — Никитич кивнула и уткнулась в писанину.
Брат продолжил:
— Тамара Никитична, можно мне…
— Я хочу, — шепнул я ему на ухо то, чему учил вчера весь вечер, а Наташка помогала играть роль уверенного в себе человека, который в своем праве требовать.
— Я хочу-у, — хрипнул он, и Никитич подняла голову, пронзила его взглядом, сдвинув очки на кончик носа, мгновенно деморализовав Бориса.
Кулаки сжались сами. Давай, малой, не сдавайся! Набрав в грудь побольше воздуха, он выпалил:
— … Забрать свои рисунки… Которые я вам дал на конкурс! — Борис оглянулся на меня, осмелел и добавил: — Где они? — И продолжил, как мы репетировали: — Я целую неделю над ними работал!
Больше всего я боялся, что она пойдет в отказ: «Какие рисунки? Не было никаких рисунков». Но Никиктич почесала ручкой за ухом, припечатала ее к столу и проворчала:
— Мартынов, начнем с того, а твои ли это рисунки?
Борис опять покосился на меня, я кивнул, и он просипел:
— Мои, и я готов это доказать хоть сейчас.
Училка зыркнула недобро и процедила:
— Доказывать он вздумал. Пять минут до урока осталось! — Она посмотрела на часы. — На большой перемене приходи в кабинет химии. Поговорим.
Последнее слово она сказала таким тоном, что Борис позеленел.
Все сложилось само! Она сама назначила место встречи… то есть сходки. Потому что беседа наша, чую, больше будет напоминать криминальные разборки с угрозами и взаимными обвинениями. Отпираться при других учителях и грубить Никитич не стала, приберегла яд для личной встречи. Ну, посмотрим. Меня тоже начало потряхивать, потому что память многоопытного взрослого схлестнулась с моим реальным опытом. Если Эрик и мама не додавят Никитича, это придется делать мне. Смогу ли сковырнуть с места бульдозер или начну заикаться, как сейчас — Борис? Может, лучше сразу заручиться поддержкой Илоны Анатольевны и дрэка пригласить?
Пожалуй, лучше пусть с дрэком разговаривает Эрик. Я посмотрел на англичанку, и наши глаза встретились.
— Илона Анатольевна, и вы приходите… пожалуйста!
— В кабинет химии? — Она покосилась на Никитича. — На большой перемене?
Сейчас скажет: «Зачем мне бросать свои важные дела и ерундой заниматься?» — и это будет логично.
— Приду, — спокойно сказала она, и в ее голосе прозвучала угроза. Или показалось?
Сразу стало легче. Мало того, Илона посмотрела на нашу Еленочку, потом — на тех, кто был в жюри.
— Коллеги, и вы приходите. Это недоразумение надо решить.
— Никакого недоразумения нет! — припечатала Никитич.
Конечно нет! То, что она загоняет детей под плинтус и творит, что хочет — разве недоразумение? Но разбрасываться обвинениями я не стал — вдруг еще можно договориться полюбовно? В конце концов, не она ответственная за конкурс, а завучиха, а что рисунки были, она проговорилась, и все слышали.
Из ее родственников или любимцев никто в десятку победителей не вошел. Или она сама верит, что Борис не мог так нарисовать? Но почему? Считает его ничтожеством?
Когда мы с Борисом вышли, наши все еще толпились возле учительской, а чуть дальше я увидел одноклассников, подпирающих стену возле кабинета математики. Чума поглядывал на нас и о чем-то шептался со своими. Памфилов тоже то посмотрит, то отвернется. Что они задумали? Интерес Карася, топчущегося, как застоявшийся конь, понятен — он хочет списать. Но остальные?
— На большой перемене будем объясняться с Никитичной, — отчитался я перед подавшимися навстречу членами бойцовского клуба. — Типа рисунки у нее не с собой. Ну ничего, прорвемся.