Вперёд в прошлое
Шрифт:
И тогда я задаю себе вопрос: «А может быть, я в силу возраста сегодня подобен прошлым партийным «пикейным жилетам»?» Но тут же убеждаю себя, что я не такой, хотя против возраста, как говорится, не попрешь. Я лично определяю свой возраст несколькими последовательными этапами.
На первом этапе ко мне подходили молодые ровесники и восхищенно говорили: «Нам так нравятся ваши рассказы! Можно взять у вас автограф?»
На втором этапе ко мне подходили молодые не ровесники и говорили: «Аркадий Михайлович! Моя мама так любит ваши рассказы! Подпишите для нее вашу книжечку!» На третьем этапе ко мне подходили уже совсем не ровесники и говорили: «Ой! Мой дедушка так любит ваше творчество! Подпишите ему вашу книгу!» А недавно ко мне подошла женщина лет тридцати пяти и сказала: «Моему прадедушке девяносто
Что касается возраста, горжусь своим афоризмом: Я УЖЕ ДОСТИГ ТАКОГО ВОЗРАСТА, ЧТО ВСЕ ЧАЩЕ И ЧАЩЕ ВСПОМИНАЮ СВОЮ СТАРОСТЬ.
Но не будем о грустном. А тем, кто считает меня артистом, юмористом, писателем-сатириком, хочу сказать, что я не артист, хотя выступаю со сцены, исполняя СВОИ рассказы. Я не юморист, хотя многие мои «творения» отсвечивают юмором. Я не писатель-сатирик, хотя сатирическое начало в большой части моих рассказов присутствует.
Меня передергивает, если меня величают писателем-сатириком. Это определение берет свое начало еще во времена советской власти, когда писатели крупной формы, приверженцы социалистического реализма считали литераторов, писавших в жанре юмора, авторами второго сорта, полагая, что «юморить» в литературе значительно проще, чем создавать густую правдивую прозу. Добавка «сатирик» к слову «писатель» как будто поясняла – он не полноценный писатель, он сатирик... Само же понятие «сатирик» властям было выгодно. Всем было ясно, что в «стране победившего социализма» подлинной сатирой и не пахло, но все, дозволенное для осмеяния (тещи, дворники, пьяницы), все милые басенки, безобидные каламбуры, пародии относились к сатире, чтобы народ понимал, что сатира в нашей стране есть. И не случайно популярной была шутка: «Нам нужны Салтыковы-Щедрины и такие Гоголи, чтобы нас не трогали». Только выдающийся талант Ильи Ильфа и Евгения Петрова, Михаила Зощенко, Михаила Булгакова мог пробивать кремлевскую стену запрета. Впрочем, Зощенко, в конце концов, был подвержен остракизму, а Булгаков так и не увидел опубликованными многие гениальные произведения...
Но язык у меня не повернется назвать этих великих писателей «писателями-сатириками». Мы же не делим писателей на «писателей-лириков», «писателей-пейзажистов», «писателей-историков»... Есть ПИСАТЕЛЬ. Он преломляет в своих произведениях жизнь через вложенную в него Природой призму. У одного эта призма – призма истории, у другого – призма природы, у третьего – призма иронии, сатиры, юмора...
А для того чтобы считаться юмористом, сатириком, писателем быть совсем не обязательно. Остроумных, остроязычных, ироничных людей много среди представителей любых профессий, но им и в голову не придет называться писателями...
Если бы рядом со мной жил человек, который бесконечно, в любой ситуации, по любому поводу острил и шутил, мне он очень скоро стал бы неинтересен, чтобы не сказать больше.
Попробуем войти в положение семьи клоуна, который, вернувшись домой после вечернего представления, не снимает свой нелепый наряд, продолжает делать «глупости» и говорит дурным голосом. С ума можно сойти!
Вот почему я не люблю рассказы и монологи, в которых нет ничего, кроме «чистого» юмора. Вот почему я не люблю актеров-комиков, которые хотят рассмешить публику во что бы то ни стало. В лучшем случае это ремесло, а не искусство. И сегодня таких «смехачей» много... Взял анекдот, услышал байку, выучил, и готово – выходи на сцену, публикуй в «желтой» прессе и смеши, да еще выдавая это за СВОЕ... Правда, эффект этот схож с тем, какой производят макаки на посетителей зоопарка: «Смотри, смотри! Эта-то чего выкаблучивает!.. Ну, умора, в натуре!.. А тот-то! Ну, не могу!.. Во дает, честное слово!»... Однако у клетки со львом про макак все забывают. Лев – это что-то другое, настоящее...
В жизни все перемешано. Чистое, так сказать, рафинированное почти не встречается. Ничто живое не может существовать без витаминов. А для меня юмор – это и есть витамины. Но в то же время питаться только витаминами, часто получаемыми искусственным путем, нельзя – можно погибнуть от гипервитаминоза, то есть – просмеять свою жизнь, не заметив смертельной опасности над головой.
Смешное и грустное всегда рядом. Ситуация, допустим, «А» со знаком «+» комична, но та же ситуация со знаком «–» уже трагична. Поэтому, наверное, человек порой плачет от смеха, а порой смеется сквозь слезы...
Есть юмористические витамины, которые усваиваются одним народом и совершенно не воспринимаются другим. Усвояемость определяется языковыми, историческими, социальными причинами.
Среди российских интеллектуалов уже давно существовало мнение, будто российский юмор – более умный, более социальный, нежели, допустим, немецкий юмор или американский. До определенного времени с этим можно было соглашаться. С идеологической точки зрения это объяснялось общим превосходством российского (советского) человека над человеком из капиталистического общества. Формулу эту создал Отец и Учитель всего и вся И.В. Сталин. Слова его проливались успокоительным бальзамом на больную душу недоедавшего, униженного, забитого и запуганного народа:
«...последний советский гражданин, свободный от цепей капитала, стоит головой выше любого зарубежного высокопоставленного чинуши, влачащего на плечах ярмо капиталистического рабства...» В эту душеспасительную алгебраическую формулу можно было подставить любое понятие, в том числе и понятие «юмор». Кое-кто и сегодня продолжает эту формулу культивировать...
Гораздо точнее другая материалистическая формулировка: «Бытие определяет сознание».
Средний американец с самого рождения живет в атмосфере достатка, свободы личности и исполнения практически любого желания. Естественно, что одаренность, деньги, стечение обстоятельств играют немалую роль.
Наш средний россиянин и сегодня рождается в обстановке нехватки, необъяснимого порой запрета, коррупции и гарантированного законом беззакония. В таких условиях даже самое нормальное человеческое желание становится заоблачной, несбыточной мечтой. Иными словами, разные социальные условия – разная окраска юмора.
Анекдоты, рассказы, интермедии на тему хамского обслуживания клиента в ресторане легко могут вызвать бурную смеховую реакцию у русских и – полное недоумение у американцев. Американцу не будет смешно. Он искренне задаст естественный вопрос «почему?». Почему официант ведет себя по-хамски? Кто это принял на работу хама? Какие «уважительные» причины оправдывают хамское поведение официанта? У него утром умерла жена? Это не смешно. Это печально. Ему вовремя не выдали зарплату? Это исключено. Новый президент Америки был избран благодаря подтасовке голосов избирателей? Абсурд. Сто тысяч «почему», и все без логического объяснения. И ничего смешного в этом американец не видит.
Зато американец будет умирать от хохота, услышав анекдот на какую-нибудь гомосексуальную тему, потому что для него это одно из обычных, вполне законных жизненных явлений. Русский человек от такого анекдота поморщится, сочтя его пошлятиной и похабщиной, потому что его с детства приучили к тому, что нет более страшного греха, чем гомосексуализм. Это страшнее воровства, убийства, взяточничества... Поэтому – скажи убийце, что он убийца, – рассмеется, а назови его «гомиком» – убьет.
Да, наш юмор лет тридцать тому назад хоть как-то, хоть через фигу в кармане, но пытался укусить чудище социального неравенства. Беда заключается в том, что ныне, в условиях так называемой свободы слова и вседозволенности, наш народ по-прежнему в социальном понятии живет на несколько порядков хуже, чем народ американский. А по уровню юмора мы с ними сравнялись...
Мы все существуем в мире условностей. Мы сами выдумываем для себя условия, по которым будем играть. Расскажите американцу анекдот с употреблением русского мата. Он ничего не поймет. Он бесконечно будет повторять услышанное нецензурное выражение и спрашивать, что это такое.
Русский мат не вызовет у него никаких неприличных ассоциаций. Его даже можно убедить в том, что выражение «пошел ты к е...ной матери!» есть не что иное, как обыкновенное приветствие. И чем охотнее американец будет употреблять это выражение в обществе, тем больше смеха это вызовет у русского. И американец ни за что не возьмет в толк, почему русский смеется... В обратном варианте та же реакция будет у русского.