Вперёд в прошлое
Шрифт:
Потом ему почудилось, что в арке стоит ее мать.
«Ну и что? – подумал он. – Что особенного?»
И учитель слегка подтолкнул девочку в сторону дома...
В метро, пока он ехал, его занимал один вопрос: как долго может сохраниться ириска?
Придя домой, девочка убралась в своей комнате, сложила на завтра тетради и учебники, вымыла после ужина посуду и потом читала до позднего вечера, а его все не было и не было. Уже дохнул на нее осенний холод, а она продолжала сидеть на обочине промерзшей дороги, по которой должен был пройти он.
Он возник за ее спиной внезапно и неслышно в мутной ночи под мутным небом. Она поняла это только тогда, когда ощутила на плече его поцелуй.
– Я пришел проститься, – произнес он печально. – Я
– Куда? – испуганно спросила девочка.
– Туда, – указал он рукой в сторону таинственной сени. – Там меня ждет счастливый соперник. Рок завистливый бедою угрожает снова мне.
– Не уходи, он убьет тебя, – сказала девочка и взяла его за руку.
– Может быть, – задумчиво сказал он. – Но я все равно буду тебя ждать.
– А если я не приду?
– Я буду ждать.
– Долго-долго?..
– Долго-долго...
Он снял очки, и впервые девочка увидела, что глаза у него не зеленоватые, а густо-густо черные.
– Мне страшно и дико, – прошептала девочка и прижалась лицом к его красной, влажной от росы рубахе.
– Пора, мой друг, пора. – Он осторожно отстранил девочку. – Я не властен над судьбою...
Сделав несколько шагов, он остановился, повернулся лицом к девочке и сказал, как бы извиняясь:
– Я вас любил так... как дай вам бог...
И больше уже ни разу не обернувшись, он пошел навстречу так манившей и ждавшей его таинственной сени.
И девочка поняла, что должно случиться нечто страшное и непоправимое, помешать чему она не в силах, и урна с водой, выскользнув из ее рук, разбилась об утес, и девочка превратилась в печальную статую. Она еще видела, как он, рассекая тросточкой воздух, вошел в таинственную сень, а потом там что-то сухо выстрелило, и повалил с неба тяжелыми хлопьями красный снег, постепенно покрывший землю сплошным красным понедельником.
И впервые за последние дни девочка проснулась по звону будильника в семь часов утра...
Некоторое время она еще лежала, не мигая глядя в потолок. Потом поднялась, испытывая где-то внутри полную пустоту и безнадежность, и прошла в ванную.
– Слава богу, – сказала мать отцу, – сегодня она ни разу не проснулась. Слава богу...
За все утро девочка не произнесла ни слова и даже не поинтересовалась, почему мать решила проводить ее в школу.
...Директриса в черном платье, с тщательно забранными назад в пучок волосами, появилась в классе сразу после звонка на урок. Дети встали.
– Ребята, – произнесла она ровным голосом, – с сегодняшнего дня ваш учитель литературы перешел в другую школу. Через несколько дней роно пришлет вам другого преподавателя, а пока уроки литературы буду вести я. Садитесь.
Дети сели.
– Итак, последний период творчества Пушкина...
Она несколько задумалась, собираясь с мыслями.
– Царское самодержавие не могло простить Пушкину вольнолюбивый характер его стихов и только искало повода, чтобы расправиться с поэтом. И такой повод представился. Двадцать седьмого января тысяча восемьсот тридцать седьмого года Александр Сергеевич был смертельно ранен на дуэли. Это произошло так...
Девочка медленно встала из-за стола.
– Это произошло из-за меня, – отрешенно проговорила она.
– Что? – взглянула на нее директриса.
– Это случилось из-за меня, – повторила девочка.
Кто-то хихикнул.
Затем в полной тишине девочка сложила вещи в свою синюю джинсовую сумку, повесила ее на плечо и вышла из класса.
Она неторопливо подошла к качелям, забралась в лодочку, легла навзничь и стала смотреть в по-осеннему выцветшее, но все еще голубое небо. Куда-то к югу тянулся крикливый караван гусей. Таинственная сень обнажалась с печальным шумом.
«Вот уже и октябрь пришел», – подумала девочка.
Приближалась довольно скучная пора...
* * *
Спустя четыре года после «метропольских» событий органы безопасности предложили мне еще один вариант «сотрудничества». В один из августовских дней 1982 года в моей однокомнатной квартирке на улице Чехова раздался телефонный звонок. Человек, звонивший мне, сухо, но вежливо представился как сотрудник Комитета государственной безопасности, назвал свое имя, фамилию, отчество, звание и сказал, что желает со мной побеседовать. Я, как и в прошлый раз, наивно пригласил его к себе домой. «Исключается, – не раздумывая, отрезал он. – Я бы хотел встретиться с вами в другом месте».
Я поинтересовался, в каком именно месте. Он ответил: «Не хотелось бы привлекать особое внимание. В гостинице «Белград» на Смоленской площади на первом этаже есть кафе. Там я буду вас ждать завтра в четырнадцать часов». – «А как я вас узнаю?» – задал я естественный вопрос и получил четкий ответ: «Вам не надо будет меня узнавать. Я вас сам узнаю».
На следующий день в назначенное время я вошел в кафе гостиницы «Белград». Из-за двухместного столика тут же мне кивнул головой здоровый, достаточно импозантный мужчина лет сорока. Я подошел к нему, поздоровался и сел напротив него. Он предложил мне выпить с ним немного коньяка. Я не отказался. Он сказал, что ему приятно меня видеть. Я поблагодарил. Мы сделали по глотку, и он с ходу задал мне наивный вопрос: «Почему вы не ездите за границу? Вы же писатель, вы должны видеть мир, набираться свежих впечатлений...» – «Почему я не езжу? – ответил я вопросом на вопрос. – Меня просто никуда не выпускают». – «Но вы бы хотели?» – спросил он. «Еще как! – сказал я. – Это моя мечта!» Глядя в окно, он произнес, словно подводя итог: «Вы будете ездить... Если захотите, конечно... Понимаете, какая ситуация – в разные страны уехали наши соотечественники, многих из которых вы знаете лично... В Париже – Анатолий Гладилин, Владимир Максимов... Василий Аксенов в Америке прижился... Они же ваши друзья... А нам интересно их отношение к тому, что происходит у нас, их настроение, их намерения... Почему бы вам с ними не побеседовать? Просто по-дружески... Мы бы тоже с ними побеседовали, но мы лишены этой возможности... В общем, поедете в ближайшее время в Париж и расскажете – что, чего, как?.. Нам это очень важно...» И он в упор посмотрел на меня в ожидании моей реакции на его предложение.
Этот разговор состоялся через два года после того, как мой родной брат Валерий с женой и двумя маленькими детьми, забрав маму, уехал на постоянное место жительства в США. В этом ответственном решении не было никакой идеологической мотивировки. Сделать этот шаг его побудили конкретные обстоятельства. Брат мой на тот момент уже был кандидатом медицинских наук. По мнению многих специалистов, он являлся одним из лучших и перспективных анестезиологов и работал ординатором в хирургической клинике знаменитого Бориса Васильевича Петровского. У него были все основания со временем стать заведующим отделением. Но в отделе кадров ему по-дружески дали понять, что его происхождение и не самые благоприятные биографические данные вряд ли создадут ему предпосылку для продвижения по служебной лестнице. Второй момент, который привел его к решению покинуть СССР, имел бытовую окраску. Он жил в той же коммунальной квартире, где жили вместе с нами наши родители. Маме с папой, как я уже говорил, при первой же возможности я купил скромную кооперативную «хрущевку» в районе Гольяново. А брат мой с женой и двумя детками остался проживать на прежней площади. Он неоднократно обращался в райжилотдел с просьбой улучшить его жилищные условия. Но все заканчивалось какими-то расплывчатыми обещаниями. Когда в очередной раз ему сказали, что двадцать два метра на четырех человек – нормальный метраж для советской семьи, что в порядке очереди получить отдельную квартиру он сможет лет через пятнадцать, его колебания кончились... Мама уже осталась одна – отец умер в 1970 году. У нее были проблемы с сердцем, диабет... Короче говоря, в период политических послаблений в связи с приближающейся московской Олимпиадой брат мой подал заявление, и семья его, включая маму, покинула пределы СССР.