Впервые замужем
Шрифт:
– Так вот насчет собаки, - продолжала Галя.
– Ей требуется не просто еда, а выбор еды. С витаминами. Ну, это я тебе оставлю список и деньги. За мебель я не так беспокоюсь, как за животное. Хотя мебель у нас, ты сама видишь, уникальная.
– Какая?
– переспросила я.
– Уникальная, - повторила Галя.
– Мы ее собирали по частям и вот, видишь, создали кое-что постепенно. Нам помог тут один интересный мастер. Да, кстати, я тебя уже спрашивала, - ты не хочешь выйти замуж? Поздно? А ты подумай. Могу дать адрес. Ой, я, кажется, опаздываю, - спохватилась она.
– В четырнадцать тридцать
Сели мы опять в ее "Москвич", чтобы доехать сперва до моего института, а потом она поедет дальше - по своим делам. И тут, в автомобиле, я почувствовала себя неловко. Зачем, думаю, морочить человеку голову. Ведь никогда я не буду воспитывать ее собаку. Просто не могу я это, не умею. И не хочу. А сказать прямо мне было неудобно. И я сказала, вылезая у института:
– Знаешь, Галя, я подумаю.
– О чем подумаешь?
– Ну, о твоем предложении домовничать. Как-то я боюсь, что не справлюсь.
– А что особенного? Хотя очень странная ты, - сказала Галя почти сердито.
– И всегда была странная. Я же тебе, ясно-понятно, и плюс ко всему - хорошо заплачу. Тебе ведь, наверно, нужны деньги?
– Нет, не надо, - твердо сказала я.
– Я и так хорошо получаю.
– Ну, что там хорошо, - засмеялась Галя и опять со злом: - А я хотела познакомить тебя с человеком. Он тоже отчасти странный, как и ты. Но в него надо вглядеться. Могу дать тебе адрес. Запиши. Да вот...
Она вынула из-под козырька машины замусоленную записную книжку, должно быть с адресами, и списала оттуда адрес в свой блокнот. Потом вырвала из блокнота листик и протянула мне.
– Жаль, конечно, - сказала она, - что ты не хочешь или не можешь...
– Не могу, - подтвердила я.
– Ну, как знаешь, но насчет этого человека подумай.
– Галя посмотрелась в автомобильное зеркальце, чуть взлохматила волосики на лбу.
– Я, понимаешь, ему пообещала, что поговорю с тобой. Дала, ясно-понятно, небольшую устную тебе характеристику. Все-таки у нас уже старая с тобой, как говорится, нерушимая дружба. И у тебя, я считаю, много хороших качеств. Если б ты осталась у меня подомовничать, я была бы совершенно спокойна. Ну не можешь - не можешь, не надо. Значит, с этим вопросом все. Еще кого-нибудь поищу. Свято место не бывает пусто. А ты подумай о человеке. Очень занятный человек. Только в него надо вглядеться, - еще раз повторила Галя.
И уехала.
Несколько дней, вернее, ночей я раздумывала, ютясь на раскладушке под лестницей в нашем институте, как мне дальше быть, куда деваться.
Дочь родная, должно быть, и не вспомнила обо мне.
И тут я решилась. Даже не знаю, как это я решилась написать этому якобы жениху, проживающему будто бы в собственном доме на Куминке.
Другая женщина в моем положении, наверно бы, сразу поехала на эту самую Куминку, чтобы разведать на месте, что и как.
А я только подумала: а что, если я напишу ему, как бы просто для смеху? Получится или не получится? И, ни на что особенно не надеясь, отправила не очень длинное письмо и приложила свою фотокарточку, оставшуюся от получения паспорта. Так, мол, и так, слышала от некоей Тустаковой Галины Борисовны, будто бы знакомой вам, что вы желаете в настоящее время вступить в законный брак, то есть нормально расписаться в загсе с
Адрес я дала, конечно, своего института.
Говорят, не только за границей, но и у нас раньше были газеты для такой вот как бы интимной, что ли, переписки. И, кажется, ничего ужасного в этом нету, но я, откровенно скажу, не сильно верила, что получу ответ. Просто вот так положилась на благо святых.
А между прочим деваться мне уже было некуда. Один раз, когда я позвонила Тамаре по телефону, она разговаривала со мной кое-как и как бы сквозь зубы. В самом деле, хоть поезжай к тете Клаве, то есть к моей сестре.
Особенно невыносимо было по вечерам, когда дежурила у нас в виварии Лукерья Петровна - милая с виду старушка-пенсионерка, подстриженная "под мальчика". Только я начинаю стелиться в поздний час в маленьком закутке, как она появляется, точно из-под земли вырастает:
– Это что же, - говорит, - ты опять тут? А ведь это не положено. Товарищ Тятинов Василий Васильевич, разве не слышала, как сегодня сильно опять кричал, что, мол, устраивают разные ночевки в научном учреждении. И даже кое-что такое себе позволяют.
– Но я же, - говорю, - не самовольно и ничего такого не позволяю. И мне, во-первых, товарищ Левченко лично разрешил...
– Левченко в отпуску, - говорит Лукерья Петровна.
– И он Василию Васильевичу не указчик.
– Но мне бы хоть одну ночку, - умоляю я старушку. А она одно что твердо:
– Нельзя, золотце мое. Нельзя.
– Но ведь никто не узнает, - говорю.
– Кому же узнать?
– будто соглашается старушка.
– Никого нету. Я одна.
– Так можно? Я переночую. Ведь только до утра, - я говорю.
– Ведь дождь вон какой. И холодно...
– Да уж погодка, верно говоришь, никуда. Не лето и не зима, - снова будто соглашается старушка.
– И ночь. Никто тебя сейчас в такую пору не приветит...
– Значит, вы разрешаете?
– спрашиваю.
– Да ты что, очумела, девка?
– вдруг взревывает она.
– Я же тебе русским языком объясняю, что товарищ Тятинов Василий Васильевич кричали. А я буду разрешать? Да кто я такая - разрешать.
Вот так ночи три мы переговаривались с Лукерьей Петровной. И выгнать силой она меня не может, и уснуть не дает.
Более спокойно ночевала я в виварии, когда дежурила Маня.
После прохладных летних дней, не похожих на летние, наступила осень, неожиданно жаркая. И вот в один из таких дней получаю я ответ на мое письмо даже с некоторой, как подумалось мне, обидой: "Зачем же вы затрудняете себя в отношении прилагаемой марки и конверта? Я еще, слава богу, сам вполне способен оплатить почтовые расходы. Очень рад буду увидеть вас в любое удобное для вас время. Тем более что много наслышан о вас".
И вы знаете, я решилась, - собрала некоторые свои вещички в небольшой узелок и поехала к нему, к моему предполагаемому жениху, на Куминку.