Впервые замужем
Шрифт:
– Ну, что вы, зачем?
– растерялась я, когда Гвоздецкий, перегнувшись через стол, поцеловал мне руку. Губы у него, обратила я внимание, толстые, сырые. Но мне было все-таки приятно. Хотя и неловко, что Тамара так меня представила. Возразить же, то есть поправить ее, я не посмела. Может, подумала, так будет лучше для Тамары и Виктора.
– А это, извиняюсь, Юрий Ермолаевич, папа Виктора, - продолжала Тамара.
– Он механик. Прилетел позавчера из города Алапеевска...
– Алапаевска, - поправил папа и нахмурился.
Но стариковская хмурость вскоре прошла. Начали чокаться. Правда, Гвоздецкий, как важный гость, хотя и замещающий более важных лиц, из-за которых и сделаны эти затраты, не сразу разрешил наполнить ему бокал. Он все рассматривал бутылки, которые протягивал ему Виктор. Наконец он выбрал одну и поставил около своего прибора. "Вот так будет надежнее", - сказал. И затем наливал себе сам, ни с кем не чокаясь и ничего не говоря. Заговорил он, может быть, после третьей или четвертой рюмки. И заговорил каким-то странным болезненным голосом и точно отвечая на чей-то еще не заданный вопрос:
– А что из себя представляет и особенно воображает себе хотя бы тот же Карен Альбертович? Если б я был посмелее и поактивнее, угождал бы начальству, я и сам бы не бегал сейчас на побегушках у этого надутого Карена Альбертовича.
Я представила себе, как этот толстый человек бегает на побегушках.
– Я бы тоже создавал что-нибудь такое, - достал из кармана носовой платок Гвоздецкий и стал тщательно и почему-то брезгливо вытирать лицо и шею, говоря: - Глупость это - стремиться куда-то в эмпиреи. Надо держаться простого, обыкновенного, но верного дела...
– Вот, вот, именно так. Золотые ваши слова, - вдруг поддержал его папаша Виктора, тоже чуть захмелевший. И повернулся к сыну: - А я что тебе говорил, Витек? И с самого детства твоего говорил. Артистов нам хватает. Нам люди нужны, мастера деловые, механики, чтобы это, чтобы подымать производительность. Во что бы то ни стало. А артисты всегда найдутся...
– Но ты, старичок, артистов не задевай, - неожиданно закричал на папашу Виктора Гвоздецкий.
– Не знаешь, не задевай. Артисты тоже хлеб даром не едят...
Он стал рассказывать с большими паузами, как тяжело работают киноартисты, даже известные и знаменитые, как им приходится без отдыха и сна буквально перелетать и переезжать со съемки на съемку в разные киностудии, а их еще, может быть, ждут театры, где они постоянно работают.
– А ты как думал?
– сощурил он глаза на Виктора.
– Вот так пришел и начал. Нет, мыши из ничего не родятся. Во всем есть великий смысл...
– Да знаю я, - махнул рукой Виктор и сбил фужер на пол.
– Знаю я все прекрасно. Что я, не бывал на киностудиях и не снимался?
– В массовках?
– спросил Гвоздецкий.
– Хотя бы.
– А за фужер кто будет платить?
–
– Я, - сказала я.
– Я потом заплачу. Но вы не мешайте пока. Тут идет разговор...
– А что с того, что ты бывал на студиях?
– воспламенился Гвоздецкий. Вы все как бабочки на огонь летите на приманку кино. И вообще на приманку искусства. И вы так думаете...
– Вот это точно. Точные ваши слова, - опять поддержал Гвоздецкого папаша Виктора, не обидевшись на грубый окрик.
– Насчет бабочек это вы точно. И кино другой раз получается как отрава...
– Для кого-то отрава, а для кого-то отрада, - неожиданно сострил Гвоздецкий.
– И ты пойми, - опять сощурил он глаза на Виктора.
– Люди рождаются для этого, а ты...
– А вы-то откуда знаете, кто для чего рождается?
– почти взвизгнул Виктор.
– Я-то? Ах ты, щенок, - закричал наш, как говорится, высокий гость. Да я прошел, чтобы тебе было известно, самый тернистый путь. Я учился в ГИТИСе и в ГИКе. А начинал я еще в Литературном институте. И хотя я, может быть, сейчас немного выпивши...
– А вы действительно выпивши, - вступила в разговор и Тамара, до той минуты молча кусавшая губы.
– Вы уже позволяете себе...
В это время подали жаркое, и почти все затихли за столом, занявшись едой. Только Виктор ничего не ел. И Гвоздецкий отодвинул тарелку. А папаша Виктора, казалось, просиял от удовольствия:
– Ах хороша свининка. Ах хороша. В нынешнее-то время у нас, в Алапаевске, ее...
– Не болтай лишнего. Ты уже и так много наболтал. Ешь и молчи. Закусывай, - хотел, может быть, шепотом сказать Виктор, чуть качнувшись к отцу, но сказал громко и так, что как будто очнулся Гвоздецкий.
– Уже отца поучаешь?
– А вам-то какое дело?
– Как это какое?
– удивился Гвоздецкий.
– Ты же от меня поддержки ждешь. Позвал меня. И вдруг - мне какое дело? Нет, братец, так не пойдет. Не пойдет. Правильно говорил наш покойный профессор, Степан Никитич. Поддерживать, говорил он, надо только таланты, а бездарности и так пробьются. Как сорняки вокруг клубники...
Тамара - вот как сейчас ее вижу - вскочила.
– Да как вы смеете?
– закричала.
– Кто дал вам право определять? Кто вы такой...
– А вы что, не знаете, кого пригласили?
– произнес, как трезвый, Гвоздецкий.
– Я всего-навсего только заместитель директора. Но вы думаете, я сам не мечтал когда-то сыграть Чацкого или еще кого-то? Но моя мама так и умерла в Туле, так и не...
И толстый, казавшийся грузным Гвоздецкий неожиданно заплакал. И не очень понятно отчего. Правда, бутылка, стоявшая рядом с его тарелкой, была уже пустая.
Мохнатые молодые люди, пришедшие с Гвоздецким, Эдик и Мика, все время усердно кушавшие и молчавшие, захохотали. И Эдик, кивнув на Гвоздецкого, сказал: