«Враги народа» за Полярным кругом (сборник)
Шрифт:
5 января 1931 года А.Н.Бобров был арестован ОГПУ «по обвинению в совершении преступления, предусмотренного пунктом 13 статьи 58 УК», а через месяц по тому же обвинению арестована и его жена Елизавета Ивановна. Нечасто встречающийся 13-й пункт гласит: «Активные действия или активная борьба против рабочего класса и революционного движения, проявленные на ответственной или секретной (агентура) должности при царском строе или у контрреволюционных правительств в период гражданской войны влекут за собой меры социальной защиты вплоть до расстрела» [«Уголовный кодекс» ]. Детали обвинения, несмотря на нашу просьбу, ФСБ не сообщила. Однако решением коллегии ОГПУ сначала, 4 декабря 1931 года, после 10-месячного заключения в ленинградском «Большом доме», освобождена Елизавета Ивановна, а еще через три с половиной месяца, 17 марта 1932 года, и сам Алексей Николаевич. Обоснования освобождения в архивной справке ФСБ не приводится. Через год с небольшим несостоявшийся «враг народа» назначается в очень важную, пропагандистски ориентированную экспедицию комиссаром. И вот на первом заседании партячейки после гибели корабля О.Ю.Шмидт «с большой гордостью отмечает величайшую организованность, дисциплину, выдержку и мужество, проявленные всем челюскинским коллективом в момент катастрофы. Очень разнородный по своему составу коллектив челюскинцев тем не менее показал себя единым и сплочённым в ответственейший момент экспедиции. Эти блестящие качества челюскинского коллектива в целом – результат семимесячной политической работы, планомерно проводимой во время похода ячейкой ВКП(б), судкомом и прочими общественными организациями челюскинцев. Много сил отдал этой работе А.Н.Бобров», – то есть начальник экспедиции в духе и на языке времени отдаёт положенную дань своему комиссару, а комиссар потом поделился опытом в статье «Воспитание боевого коллектива» [«Поход „Челюскина“»,
А.Н.Бобров. С акварели худож. В.Сварога [«Поход „Челюскина“», т.1]
Между тем в Москве что-то происходило. В деле № 650 фонда Главсевморпути в РГАЭ обнаружилась датированная 24 января 1934 года радиограмма, резко отличающаяся по адресату и содержанию от остальных: «Москва Кремль Михаилу Ивановичу Калинину // Взволнован сообщением из дома тчк Не рецидив ли болезни 1930 года Убедительно прошу выяснить зпт телеграфировать п/х Челюскин Бобров». На бланке телеграммы надпись чернилами, без подписи: «Семья с телеграммой ознакомлена 26.I.34 г. Ответ послан, согласован с семьёй». Совершенно очевидно, что к председателю ЦИКа его старый партийный товарищ обращается не по медицинскому вопросу, речь явно идет о каких-то делах, окончившихся арестом Алексея Николаевича. Каким образом дошли известия о неприятностях до Боброва, как сообщили ему о них радисты Кренкель или Иванов – непонятно, но телеграмму Калинину Кренкель от второго человека в экспедиции вынужден был принять. 27 января на «Челюскин» поступает ответная радиограмма: «Семья крайне удивлена телеграммой на имя Калинина тчк Дома все здоровы шлют привет тчк (и почти умоляюще – авт.) Дальнейшем радируйте через наши рации тчк Главсевморпуть Фёдоров» (Н.Ф.Фёдоров – заведующий секретариатом ГУСМП. – авт.). Тут открываются большие просторы для фантазии, например, о том, в частности, сколько было радиостанций на «Челюскине», не было ли кроме судовой и предназначенной для зимовки, ещё одной, своеобразной «вертушки». Участие в челюскинской эпопее чуть не закончилось для Боброва трагедией: уэленский врач Леонтьев практически в последний час спас его от смерти от перитонита, ставшего результатом банального аппендицита.
Д.И.Березин. Фотография [«Поход „Челюскина“», т.2]
Обнаружился и ещё один любопытный документ. Это подписанное секретарем начальника Главсевморпути Мухановым (он, кстати, покинул «Челюскин» у острова Колючин) удостоверение: «Выдано Главным Управлением Северного морского пути при СНК СССР т. Бобровой Е.И. в том, что она действительно является женой Заместителя Начальника Экспедиции п/х „Челюскин“ А.Н.Боброва и направляется из Москвы во Владивосток для встречи мужа. Просьба ко всем партийным, профессиональным и общественным организациям оказывать т. Бобровой всяческое содействие». Такой привилегии была удостоена лишь семья Бобровых, во всяком случае, других подобных документов не обнаружено.
Совершенно удивительна, даже фантастична судьба ещё одного челюскинца, печника из бригады строителей, Дмитрия Ильича Березина. На борт «Челюскина» он поднялся осуждённым на 10 лет заключения с конфискацией имущества по обвинению в преступлениях, предусмотренных пунктом 7 статьи 58-й УК – «Подрыв государственной промышленности, транспорта, торговли, денежного обращения или кредитной системы, совершённый в контрреволюционных целях» [«Уголовный кодекс…» ], в чекистском просторечии – «вредительство». Предыстория этого обвинения, половины слов из которого 38-летний крестьянин из глухого восточного угла Новгородской (тогда – Ленинградской) области вряд ли понимал, такова. В октябре 1932-го Дмитрий Березин, более двух лет (1918–1920) провоевавший в Красной Армии, числился крестьянином-единоличником. Он, неимоверным трудом кормившийся с семьей от нескольких десятин бедной, очищенной от мокрых лесов земли, как мог сопротивлялся вступлению в колхоз, крестьянским чутьём чувствуя, что ничего хорошего это не принесёт. Доламывавшее за партией «великий перелом» Объединённое Главное Политическое Управление 24 октября в затерянной в лесах деревеньке Гусево арестовывает Дмитрия Березина и предъявляет ему обвинение в том, что «он состоял в контрреволюционной группировке, которая систематически вела разлагательную работу в колхозе, агитировала против проводимых мероприятий… сорвала весенний сев… организованно расхитили колхозную рожь» (стиль документа. – авт.). В конце ноября 1932 года Березин с «подельниками» привезен в Ленинград, на Детскосельский (в прошлом – Царскосельский, ныне – Витебский) вокзал, где он… бежит из-под стражи и 3 декабря объявлен в розыск. Через 20 дней Тройка Полномочного представительства ОГПУ в Ленинградском военном округе рассматривает дело Березина и принимает упомянутое решение. Статья 82 УК («Побег арестованного из-под стражи») в приговоре не фигурирует, и можно подумать, что арестованный ждёт своей участи в «Крестах» или на Литейном проспекте, где недавно разместилось Ленинградское ГПУ. Он, однако, на свободе, наверное, где-то близко от дома и, возможно, с опушки леса наблюдает, как местные милиционеры в северную российскую зиму оставляют в пустой избе и с пустыми хлевами его жену Устинью с четырьмя сыновьями на руках, старшему из которых – двенадцать, а младший – десятимесячный сосунок. Паспортов у крестьян тогда не было, и Дмитрию Ильичу удалось, наверное, с помощью односельчан и родственников «выправить» какую-то справку и вместе с 20-летним братом Михаилом, тоже печником, завербоваться, как тогда говорили, «на Север» и так оказаться на «Челюскине». Наверное, братья не менее чем за год рассчитывали подзаработать на восстановление разорённого хозяйства, а Дмитрий – отсидеться подальше от оперов ГПУ – авось, забудут. В одном из архивных дел экспедиции хранится «Список рабочих и ИТР, находящихся на пароходе „Челюскин“, семьям которых полагается красноармейский паёк». Список составлен 2 октября 1933 года, когда «Челюскин» стоял у острова Колючин. В списке и неженатый Михаил, и отец четырёх детей Дмитрий указывают, что иждивенцев они не имеют, а в графе «Адрес иждивенцев», естественно, прочерк. Осторожность явно не лишняя, хотя паёк голодающей семье Дмитрия не помешал бы, но тут бы и выяснилось, что он – «государственный преступник».
В остальном же Дмитрий Березин вёл себя в плавании и дрейфе весьма активно. Бригаду строителей решено было «образовать» (в ней были даже неграмотные), и комиссар экспедиции Бобров отмечает: «Особенно выделялся в учёбе и работе печник Дмитрий Ильич Березин. Начал он обучаться с азов, но в скором времени перегнал своих товарищей. Березин <…> заинтересовался литературной деятельностью и часто обращался к нашим писателям и журналистам за указаниями, как описывать события. На льдине его дневник случайно попал к Баевскому, и он поместил в нашей стенгазете ряд очерков Дмитрия Ильича, написанных очень живо, красочно и интересно» [«Поход „Челюскина“», т. 2, с. 112]. Дмитрий Березин был активным сторонником похода к материку, но подчинился решению начальства ждать самолёты.
Имя объявленного в розыск противника линии партии на селе появилось в газетах и в передачах радио вместе с именами других челюскинцев не позже декабря 1933 года. Видимо, оперативники ОГПУ не сразу связали это имя с именем беглого арестанта, а, связав, долго ничего не предпринимали, очевидно, надеясь, что «само рассосётся». Не рассосалось, и 9 июня 1934 года, когда поезд с челюскинцами уже ехал с торжеством по стране, новгородский оперсектор ОГПУ посылает в Москву извещение о том, что Д.И.Березин ещё 17 месяцев назад объявлен в розыск. Задача перед чекистами стояла непростая: арестовывать беглеца, как того требует закон, или нет? Если арестовывать, то где? – не на Красной же площади, из рук «всесоюзного старосты»? А прекратить дело – значит признать, что враг народа и народный герой – одно и то же? Решение, судя по всему, было принято по-своему мудрое – не обращать внимания. Никаких документов о прекращении уголовного дела, об отмене решения Тройки в архивном деле Д.И.Березина в Новгородском УФСБ нет: сразу за «Извещением» 1934 года подшито «Заключение Прокуратуры Новгородской области от 10 октября 1989 года о реабилитации Березина Д.И.». Отрывок из дневника Дмитрия Ильича был опубликован в 1-м томе «Похода „Челюскина“». Крестьянски предприимчивые братья Березины, внезапно превратившиеся из беглого арестанта и его пособника в редких для тех времён орденоносцев, где-то по дороге из Ванкарема в Москву с кем-то очень влиятельным поговорили о том, что хотят изменить свою жизнь – Дмитрия Ильича высоко ценили и комиссар экспедиции Бобров, и заместитель её начальника Баевский. Результатом стало то, что уже в июне 1934 года жители захолустной новгородской деревеньки указывают свои новые
Как видно, состав экспедиции на «Челюскине» был слепком с тогдашнего советского общества, так как в то время у любого жителя СССР кто-то из знакомых и родственников или уже «отсидел», либо «сидел», либо, как будет видно дальше, – «ещё сядет».
В.Корякин впервые, пожалуй, обратил внимание на причинную связь обстоятельств попадания «Челюскина» в роковой дрейф и событиями, разворачивавшимися осенью 1933 года с судами двух особых экспедиций для нужд треста «Дальстрой» НКВД и Северо-Восточных (Колымских) лагерей. Суда сопровождал ледорез «Литке», на помощь которого при осложнении ситуации рассчитывали инициаторы экспедиции на «Челюскине». Суда Северо-Восточной полярной экспедиции Наркомвода в 1932 году под проводкой «Литке» с трудом дошли до бухты Амбарчик, доставив туда заключённых для строительства перевалочного порта и грузы для колымских приисков Дальстроя. В Амбарчике они встретились с «Сибиряковым», который привёл из Тикси на Колыму два речных парохода и несколько барж для того же Дальстроя. Суда экспедиции вынуждены были встать на зимовку в 150-ти милях от Амбарчика, в Чаунской губе, при этом «Литке» уже имел повреждения [Белов].
В 1933 году к шести судам этой экспедиции присоединились четыре судна Колымской особой экспедиции, которых от Берингова пролива до Амбарчика вёл всё тот же «Литке». Они доставили новые грузы и новых заключённых и порознь, по мере разгрузки, уходили на восток. Впервые в истории полярного судоходства в восточном секторе Арктики находилось столько судов, а помочь им мог только ледорез, что он и делал, получая всё новые повреждения. В эти же дни здесь же идет на восток «Челюскин» и В.Воронин фиксирует в «Рейсовом донесении» [«Пароход не подходил…» ] визуальные и радиоконтакты с судами экспедиций. 8 сентября от «Литке» становится известно о положении судов к западу и востоку от пролива Лонга, перспективах их проводки и состоянии ледореза. 13 сентября «Челюскин» проходит мимо стоящих на бункеровке с «Севера» у острова Шелаурова изба «Анадыря» и «Хабаровска». Из обмена радиограммами с «Литке», ведущим три судна особых экспедиций в ста милях восточнее, у мыса Шелагского, Воронин первым на борту «Челюскина» понимает, что на помощь «Литке» рассчитывать не приходится. Вскоре отставшие «Хабаровск», «Анадырь» и «Север» были остановлены льдами у мыса Биллингса. Их положение усугублялось тем, что на «Хабаровске» и «Анадыре» было 168 пассажиров, причём большая часть числилась в документах «пассажирами Дальстроя», т. е. были вывозимыми из Амбарчика заключёнными. И совсем уж критическим положение делало то, что более половины пассажиров были больны цингой, а на кораблях не было, в отличие от «Челюскина», запасов продовольствия и тёплой одежды. «Литке» по распоряжению начальника Колымской особой экспедиции Д.Н.Сергиевского предпринял неимоверные усилия, чтобы пробиться к трём кораблям, но вынужден был отступить, сам чудом выскочив из ледовой западни у острова Колючин. Результатами были потеря лопасти винта, серьёзное повреждение руля и течи в корпусе. Руководитель экспедиции на «Литке» А.П.Бочек и капитан ледореза Н.М.Николаев вынуждены были ответить отказом на просьбу «Челюскина» о помощи.
Кое-как залатав пробоины и, насколько это было возможно не в заводских условиях поправив руль, «Литке» через две недели сам предложил помощь дрейфовавшему у Берингова пролива «Челюскину», но на этот раз от неё самонадеянно отказался Шмидт. Характерно, что обо всех этих перипетиях Воронин пишет очень глухо, что, скорее всего, является косвенным свидетельством конфликта капитана с начальником экспедиции. Через 20 дней, когда «Челюскина» унесло в Чукотское море и надежды на самостоятельный выход из дрейфа рухнули, «Литке» в начавшуюся уже арктическую зиму 12 ноября отчаянно вышел из бухты Провидения в Чукотское море и пытался пробиться к «Челюскину» от мыса Хоп на аляскинском берегу. Корабли разделяло 50 километров довольно тяжёлых, но для исправного ледореза всё же, наверное, преодолимых льдов. Но вошедший в них «Литке» обновляет старые и получает новые повреждения, ежеминутно рискуя попасть в ледовый плен. А на его борту – двухнедельный запас продовольствия, почти пустые угольные ямы, и в какой-то момент Бочек даже предлагает Николаеву выбросить корабль на берег Аляски – хотя бы люди спасутся. А.П.Бочек подробно описывает перипетии этого похода в своём докладе наркому водного транспорта Н.М.Янсону [Бочек]. В этот момент ледорез официально подчиняют Шмидту, но знаменитое решение отпустить «Литке» было для руководства челюскинской экспедиции вынужденным, другое решение было бы не только нарушением всех морских законов, но и попросту преступлением. Это хорошо понимал Воронин, бросивший на созванном Шмидтом «челюскинском совете»: «Вредно в такой момент митинги да судовые советы создавать. Это ширма, которой себя хотят загородить». Интересна реакция Шмидта: «… мы не можем их (руководителей экспедиции на „Челюскине“, то есть себя – авт.) за это винить: человеческий материал на „Литке“ просто устал, износился за зимовку». Партийный язык тридцатых годов, но с какой лёгкостью и естественностью пользуется им учёный, интеллигент советского образца! И далее: «Я думаю, товарищи, что при таком состоянии экипажа (не корабля, а – экипажа! – авт.) „Литке“ не сможет нас выколоть из льдины…» [«Поход „Челюскина“», т. 1, сс. 170, 172]. Руководитель экспедиции явно старается переложить ответственность за предстоящий дрейф «Челюскина» и его последствия с себя на экипаж и командование «Литке».
Несомненно, или уж во всяком случае очень вероятно, что не будь отчаянных попыток ледореза пробиться к судам дальстроевских экспедиций, могло и не быть «героической эпопеи», первых Героев Советского Союза и одной из самых ярких советских пропагандистских кампаний. (Подробнее о дальстроевских экспедициях и связи с ними «челюскинской эпопеи» см. статью « Законвоированные зимовщики » в настоящем сборнике).
Лагерь Шмидта – понятие географическое и бытовое – быстро был превращён в понятие советско-идеологическое, которое подавалось как пример коллектива советских, именно – советских, людей, под руководством вождя преодолевающих невиданные трудности, побеждающих враждебные силы (в данном случае – природные). В таком виде миф о геройстве советских людей (сейчас их стыдливо называют «нашими соотечественниками») законсервировался в сознании тех сравнительно немногих россиян, кто хоть что-то слышал о «челюскинской эпопее». Выше мы уже писали о назревавшем в лагере бунте, в зародыше пресечённом Шмидтом, о «борьбе» с угнетённым состоянием людей личным примером коммунистов, о системе партийных «информаторов» для отслеживания настроения людей. Были ещё товарищеские суды (о них есть упоминания в литературе, однако подробности разыскать не удалось ни в публикациях, ни в архивах), партийные собрания, стенгазета, кружок диамата, планы лекций на самые невообразимые темы… С умилением, близким к кретинизму, повторяется история о том, как Кренкель сомневался, сможет ли он позвать к рации Шмидта – ибо он «читает лекцию по диалектическому материализму» – когда на связь с терпящей бедствие экспедицией впервые (! – авт.) вышел уполномоченный правительственной комиссии по её спасению Г.Ушаков [«Поход „Челюскина“», т. 2]. Явно прослеживается и весьма жёсткое расслоение челюскинского коллектива по социальному и профессиональным признакам. Резко отличной от других была группа строителей, малообразованных деревенских мужиков, поехавших в Арктику «за длинным рублём», чуждых романтическому энтузиазму экспедиционной молодёжи. Явно несколько особняком держалась и команда парохода, по морским правилам продолжавшая подчиняться только капитану, которого она явно высоко чтила. Ещё во время дрейфа судна она со скандалом «уплотнилась» в своих тёплых каютах, когда в часть из них было решено заселить мёрзнущий экспедиционный состав. В общем, клубок человеческих, корпоративных и служебных взаимоотношений в лагере Шмидта был сложно и туго запутан и распутать или разрубить его мог только очень сильный руководитель, главенство которого было признано – добровольно или вынужденно – всеми группами.