Врангель
Шрифт:
Главнокомандующему легко удалось справиться с фрондой донских казаков. В газете «Донской вестник», издававшейся при штабе Донского корпуса начальником его политотдела графом дю Шайля, критиковался Добровольческий корпус, будто бы бросивший донцов на произвол судьбы в Новороссийске, и исподволь проводилась идея независимого Донского государства.
Шестого апреля Врангель издал по этому поводу приказ:
«Бьет двенадцатый час нашего бытия. Мы в осажденной крепости Крыму.
Успех обороны крепости требует полного единения ее защитников. Вместо этого находятся даже старшие начальники, которые политиканствуют и сеют рознь между частями.
Пример этому — штаб Донского корпуса.
Передо мной издание штаба — „Донской вестник“.
Газета восстанавливает казаков против прочих неказачьих частей Юга России, разжигает классовую рознь в населении и призывает казаков к измене России.
По соглашению с Донским Атаманом приказываю Ген<ералу> Сидорину сдать должность Ген. Абрамову. Отрешаю от должности Начальника Штаба корпуса Ген. Кельчевского и Ген<ерал-> Кварт<ирмейстера> Ген. Кислова. Начальника полит, отдела и редактора газеты Сотн<ика> гр<афа> дю Шайля предаю военно-полевому суду при коменданте главной квартиры. Следователю по особо важным делам немедленно на месте произвести следствие для обнаружения прочих виновных и предания их суду.
Газету закрыть.
Впредь буду взыскивать беспощадно со всех тех, кто забыл, что в единении — наш долг перед Родиной».
Дю Шайля, отданный под суд за публикацию «статей, направленных к созданию розни между казачьими и неказачьими элементами русской армии» и пропаганду донского сепаратизма, при аресте пытался застрелиться. В апреле Севастопольский военно-морской суд под председательством А. М. Драгомирова приговорил командующего Донским корпусом В. И. Сидорина и его начальника штаба А. К. Келчевского к четырем годам каторжных работ, но Врангель ограничился исключением обоих со службы с лишением права ношения мундира и высылкой опальных генералов в Константинополь. Дело дю Шайля, который, тяжело раненный, находился в лазарете, рассматривалось в августе. Поскольку главная цель — устранение Сидорина и Келчевского — была достигнута, дю Шайля оправдали как действовавшего по приказу своих непосредственных начальников.
В Севастополе 22 июля врангелевским правительством было подписано соглашение с атаманами и правительствами казачьих областей Дона, Кубани, Терека и Астрахани: казачество получало полную внутреннюю автономию, но при этом все казачьи части подчинялись Врангелю как главнокомандующему. В ведении центральной власти также оставались телеграф и железные дороги, проходящие по казачьим землям, финансы и таможня.
Врангель придавал важное значение православной церкви как институту, призванному привить народу нравственное начало.
Сначала было реорганизовано военное духовенство. Отцу Георгию Шавельскому, бывшему протопресвитеру армии и флота, «разбитому душой, глубоко морально потрясенному», Врангель поручил «ознакомиться на месте с положением наших беженцев за границей». Управляющим военным духовенством 31 марта был назначен епископ Севастопольский Вениамин.
Епископ Вениамин (Федченков) был самым близким к Врангелю церковным деятелем, которому Петр Николаевич полностью доверял. Впоследствии он «сменил вехи», вернулся в СССР и стал митрополитом. Одна из глав его изданных в СССР мемуаров «На рубеже двух эпох» называется «Генерал Врангель».
«Я озаглавливаю эту главу именем одного человека потому, — объяснял архиерей, — что он был действительно центральною личностью, воодушевлявшей Белое движение под его управлением. Был до него генерал Деникин, но то время, гораздо более продолжительное, не было окрашено его именем. Говорили: „деникинцы“, „белые“, „кадеты“, но редко: „генерал Деникин“. А здесь про все движение обычно говорилось кратко: „генерал Врангель“ или еще проще: „Врангель“…»
По прошествии многих лет престарелый архиерей вспоминал те настроения, которые владели защитниками Крыма:
«Казалось бессмыслицей продолжать проигранную борьбу, а ее решили опять возобновить. И мало того, еще надеялись на победу. Мечтали, и среди таких наивных был и я, о Кремле, о златоглавой Москве, о пасхальном трезвоне колоколов Первопрестольной. Смешно сейчас и детски наивно. Но так было. На что же надеялись?
Оглядываясь теперь, двадцать три года спустя, назад, я должен сказать — непонятно! Это было не только неразумно, а почти безумно. Но люди тогда не рассуждали, а жили порывами сердца. Сердце же требовало борьбы за Русь, буквально „до последней пяди земли“. И еще надеялись на какое-то чудо: а вдруг да всё повернется в нашу сторону?! Иные же жили в блаженном неведении — у нас еще нет большевиков, а где-то там они далеко. Ну, поживем — увидим. Небось?.. Были и благоразумные. Но история их еще не слушала: не изжит был до конца пафос борьбы. Да и уж очень не хотелось уходить с родной земли. И куда уходить? Сзади — Черное море, за ним — чужая Турция, чужая незнакомая Европа. Итак, попробуем еще раз! А может быть, что и выйдет? Ведь начиналось же „белое движение“ с 50 человек, без всякой земли, без денег, без оружия, а расползлось потом почти на всю русскую землю. Да уж очень не хотелось уступать Родину „космополитам-интернационалистам“, „евреям“ (так было принято думать и говорить про всех комиссаров), социалистам, безбожникам, богоборцам, цареубийцам, чекистам, черни. Ну, пусть и погибнем, а всё же — за родную землю, за „единую, великую, неделимую Россию“. За нее и смерть красна! Вспомнилось и крылатое слово героя Лавра Корнилова, когда ему задали вопрос:
— А если не удастся?
— Если нужно, — ответил он, — мы покажем, как должна умереть Русская армия!
Исторические события, как большого, так и малого размера, двигаются, по моему мнению, не столько умом, сколько сердцем, стихийно. А когда этот дух испарится, движения умирают. Так бывает в жизни каждого человека, так же совершается и в жизни народа. А разве малая пташечка не бросается безумно на сильную кошку, защищая своих птенчиков? У нас еще есть клочок земли, есть осколки армии, и мы должны бороться! Мы хотим бороться! Мы будем бороться! И притом ясно, что наше дело хорошее, правое, святое, белое дело! Как не бороться за него до последней капли крови?!
И снова вспоминается мне та кучечка безусых юнцов-аристократов у костра возле Перекопского вала, которые с грустью и явным уже маловерием спрашивали меня во тьме ночной:
— Батюшка, неужели мы не победим? Ведь мы же за Бога и за Родину!
— Победим, победим, милые! — утешаю их я, и сам не вполне уже веря в нашу победу…»
Об отношении самого Врангеля к православию и церкви Вениамин писал:
«По постановлению нашего Синода на 12–14 сентября (старого стиля) было назначено всеобщее покаяние в грехах… Я получил от какого-то ревнителя благочестия жалобное письмо: „Владыка, где же наше начальство? Почему никого из них не видно в храмах? Неужели лишь рабочим нужно каяться, а не им?“
И дальше в таком роде.
Я потом передал содержание письма Врангелю, да еще, кажется, и при жене. Он ответил нам:
— Владыка! Мы тоже верующие. Но у нас иное было воспитание в семьях и школах, мы не афишировали нашей религиозности, даже стеснялись показывать ее. Нас тоже можно понять, да и дел масса.
Тут есть правда. Сам генерал — я это знаю — исповедовался и причащался. Не могу забыть и тех трех крестов его, какими он молился перед принятием главного командования».