Врата миров. Дилогия
Шрифт:
Ловец Тьмы снова и снова вспоминал наставления Слепых старцев.
— …Однако, Рахмани, самая удивительная твердь — это Великая степь. На других твердях тоже живут дэвы и ахуры, однако лишь на Великой степи они сильны, как нигде. На Великой степи, помимо людей, обитает еще множество иных разумных, и не наш удел ругать или восхвалять план Всевышнего, задумавшего именно так. На Великой степи сильны колдуньи раджпура, умеющие наводить миражи и подчинять растения и зверей, а также магия банту, которые умеют задерживать отлетевшие души и возвращать их в тела мертвецов.
Пожалуй, самая непонятная тайна Великой степи — это Искандер Двурогий, да будет проклято и восславлено его имя. Дело в том, Рахмани, что воитель с таким именем
Тут таится еще одна из великих загадок, Рахмани. Ведь империя Хин не менее сильна ресурсами, а в Золотой Орде вдвое больше воинов, чем под знаменами сатрапов. Кроме того, на западном полушарии дремлет громадный материк Америка, с него приплывают свободные инка, не подчиняющиеся никому, и строят свои торговые фактории вдоль западных рубежей Македонии, от Лондиниума до Танжера…
Однако власть сатрапов держится много веков. Отчего так происходит, Рахмани? Неужели силы нескольких тысяч центавров, боевых псов и тяжелой кавалерии достаточно, чтобы удерживать в повиновении целую твердь? Об этом, Рахмани, удачно сказано в трактате мастера логики и каллиграфии, преподобного даосского монаха Цзы, из клана речных гончаров. Ты никогда не слышал об этом человеке, и ничего удивительного — он жил несколько столетий назад на Великой степи, а записи свои не выносил из стен монастыря. Только чудо позволяет нам их читать…
Никчемный подмастерье гончара, как он себя называет, пишет о том, что в армии магараджи Архавебедшанкрьи, к примеру, имелось четыреста боевых слонов и восемьсот боевых винторогих, с лезвиями, укрепленными в рогах. Кроме того, с ним объединились две тысячи полуконей гандхарва из Бомбея, и это, не считая строителей миражей, метателей тьмы и заклинаний черной оспы. Пехотных же сил было у магараджи не менее пятидесяти тысяч. Они напали на три Александрии, а также на четыре крепости наместников вдоль Шелкового пути, растоптали гарнизоны и хлынули в Янтарные каналы. Они стремились попасть сразу в Фивы, в Афины и в Александрию Великую, и им это удалось. Однако их встретили огнем и смолой, в каналах пролилась кровь, и твердь вздрогнула. Оборвались и захлопнулись сразу шесть древнейших каналов, казавшиеся доселе незыблемыми, как Гималайские горы. Еще до начала войны каждый день проходили туда и обратно до полутысячи вьючных животных, и сразу могли разминуться четыре каравана. Янтарные каналы захлопнулись, почуяв кровь, и похоронили внутри себя многие тысячи солдат. Причем они захлопнулись, когда внутри передвигалось достаточно бунтовщиков из страны Вед, а рядом, у самых колодцев, толпилось уже несколько тысяч македонян и центавров, готовых отстаивать первенство эллинов.
Янтарные каналы взорвались, Рахмани, как будто все, кто в них находились, состояли из прекрасного гранулированного пороха, который производят в Чжанджоу мастера империи Хин. Конечно же, там имелся порох, в мешках, притороченных к спинам вьючного скота, но взорвался не он… Кстати, одновременно со взрывами, разрушившими половину Фив и Афин, испустила крик боли и повалилась в смертельных судорогах весталка, известная как оракул из Дельф. Перед смертью она успела выкрикнуть лишь два слова, которые в переводе на язык парсов означают: «Воздастся всем!»
Но на этом дело не завершилось. Монах Цзы упоминает серию землетрясений, прокатившихся по всей Парсии и Вавилону, о том, как трещины пересекли Шелковый путь, и оттуда хлынул серный пар, о том, как рухнули здания от Иерусалима до Исфахана, а мудрецам и пророкам, принадлежавшим к разным верам, было одно видение — рухнувший на колени могучий буйвол, сердце которого рвется на части…
Спустя столетия, промелькнувшие после восстания магараджи Архавебедшанкрьи, мы можем твердо сказать — это был предел. Янтарные каналы между Великой степью и другими твердями натянулись так, как натягиваются жилы у сборщика фиников, карабкающегося на пальму. Каналы натянулись и стали рваться, убивая людей внутри себя и снаружи, в большом удалении от темных вод. Никто теперь точно не учтет, сколько тысяч человек, не причастных к войне, погибло в самых дальних уголках Хибра и Зеленой улыбки, сколько темных вод обрушилось в расщелины, похоронив целые города, вызвав цунами и бури…
Бедами для всего мира заканчиваются попытки что-то изменить в устройстве Великой степи.
Великая степь едва не погибла, захлебнувшись в крови. Твердь не желала больше переносить войны. К счастью, у тогдашнего сатрапа Афин хватило мудрости прекратить войну. Он понял, что сгинут все, если с бунтующими провинциями не найти компромисс. Преподобный гончар Цзы, путешествовавший тогда с караваном вдоль Шелкового пути, прилагает скучное описание того, как снижались налоги, как были отпущены многие провинившиеся из тюрем, как состоялась пышная встреча нового наместника Александрии в Бомбее, и как снова, спустя год, в колодце маленькой деревни зародился Янтарный канал…
Вернувшись из своего долгого путешествия длиной в год, которое стало таким долгим из-за того, что отказывались открываться все Янтарные каналы, от Афин до среднего течения Янцзы, преподобный гончар Цзы не вернулся к выращиванию крылатых номадов, которыми так славятся горные монастыри. Оглушенный видениями во сне и видениями разрухи наяву, он посвятил остаток дней собиранию рукописей и легенд древности. Составляя свой трактат, переведенный гораздо позже и попавший к нам по велению премудрого господа, гончар Цзы изучил, насколько сумел, историю шестидесяти пяти больших и малых бунтов и междоусобных войн. Он сделал потрясающее открытие, которое, как это ни скорбно, было похоронено в кельях закрытого монастыря больше двух столетий. Ты уже догадываешься, Рахмани, о сути этого открытия…
Великая степь — это живая твердь, а каналы — это ее живые сосуды, перегоняющие янтарную кровь младшим сестрам, Зеленой улыбке и Хибру. И вовсе она не младшая сестра и не младший брат, а напротив — самая старшая из всех троих, поскольку умеет хранить мир и детей своих…
— Учитель, отчего же тогда мы молим Премудрого Ормазда, чтобы он подарил нам выход на четвертую твердь?
— Оттого, что четвертая твердь — это мудрейший и старейший из всей семьи. Она подобна старшему взрослому брату, которому приходится быть для малышей и отцом, и матерью. Но как занятой отец, мудрейший брат вынужден отлучиться по делам, смысл которых нам не дано постигнуть. Он отлучился и на время предоставил младшим самим устраивать удобный, разумный мир.
— А мы не сумели…
— Да, Рахмани, не только мы. Всюду вечное кровопролитие, всюду вопли и страдания, мор и голод. Только на четвертой тверди мир устроен справедливо. Там зажиточный купец щедро раздает беднякам не десятину, а треть, а может, и больше… Там чтят стариков и вечных богов, а вечные боги не мешают заблудшим душам поклоняться тельцам и крылатым тотемам… То, что выносит на Зеленую улыбку ледяная тьма, — это похоже скорее не на подарки безмозглых демонов, а на клочки пены, оседающие на гальке после грома океанских волн. Мудрость и наука на четвертой тверди видны по этим непостижимым чудесным подаркам!