Врата Совершенного Знания
Шрифт:
— Скоро. Машина придет в половине восьмого.
— Тогда я пойду приготовлю тебе завтрак.
— Я разбужу ординарца.
— Не стоит, я сделаю все сама. Каша подойдет?
— Прекрасно.
Через минуту Тинчень, надевая носочки, поднял глаза и увидел отца, который бесшумно вошел в комнату сына с маленьким свертком в руках. Тинчень робко улыбнулся и спросил:
— Что это?
— Подарок. Для тебя. — Цю присел на корточки рядом с Тинченем. — Я хотел подождать, пока подрастешь, но… Скоро тебе исполнится девять. Ты и так уже достаточно
— Тебя не будет на моем дне рождения? — жалобно спросил ребенок.
Цю покачал головой и отвел взгляд.
— Наверное, не получится, — пробормотал он.
Тинчень потянул за веревочку, открыл коробку и задохнулся от восторга:
— Столовые палочки! Серебряные!
— Да. Из Бангкока.
Мальчик долго разглядывал дорогой подарок, потом отложил его, обвил руками шею отца и стал раскачиваться, пока они вместе не повалились на пол.
— Ты доволен? — прошептал Цю.
— Очень. — Тинчень откинул голову, чтобы видеть отца. — Только…
— Только что?..
— Мне хочется, чтобы ты был здесь на мой день рождения.
— Я понимаю. — Цю прижал к себе сына. — Но ты теперь совсем взрослый и можешь обойтись без меня.
— Ты уезжаешь навсегда? — Глаза мальчика широко распахнулись. Какие чувства обуревают его, думал Цю, страх, любопытство, понимание?
— Нет, Тинчень, не плачь.
— Ты должен вернуться! Должен!
— Конечно, я вернусь! Иногда… иногда папам приходится уезжать далеко, чтобы выполнить свою работу. Надолго, очень надолго. Но это не означает, что они не любят свою семью. Не плачь. Ты не должен плакать.
Мальчик неловко вытер слезы, стараясь справиться с собой.
— Я не плачу.
Цю поцеловал его. Множество слов готовы были сорваться с губ — утешительных, ласковых, назидательных. Но какой в них смысл? Он уезжает — вот что главное. Уезжает.
— Можно, я буду писать тебе, папа?
Цю отрицательно покачал головой.
— Почему?
Отец только улыбнулся. Как объяснить ребенку, что обычное письмо из дома может вызвать целое расследование и закончиться казнью?
— Я привезу тебе много красивых вещей, когда вернусь. — На слове «когда» Цю почему-то поперхнулся. — Тебе идет этот костюм.
— Он похож в нем на иностранца.
Обернувшись, Цю увидел, что в дверях стоит Цинцин.
— Тебе тоже не мешало бы приодеться, — буркнул Цю.
Цинцин вспыхнула.
— Вот и купил бы хоть раз что-нибудь мне, а не только ребенку. Я пришла сказать, что завтрак готов. — Она еще постояла, глядя на отца с сыном. Цю держал перед собой Тинченя, словно щит. Ее тонкие губы изогнулись в горькой усмешке. — Иди и поешь, пока горячее.
— Спасибо. — Цю, стараясь избежать ссоры в этот последний день своего и так слишком короткого отпуска, собирался с мыслями, чтобы сказать что-нибудь приятное. — Он так быстро растет. Я горжусь моим сыном.
— Нашим сыном, — холодно поправила его жена и вышла из комнаты.
Цю вздохнул и крепко обнял Тинченя.
— Маме будет одиноко, — тихо сказал он. —
— Обещаю.
— Хороший мальчик. Вот вырастешь и отправишься путешествовать, как папа, правда?
— Туда, где будешь ты?
— Возможно, — улыбнулся Цю. — Когда-нибудь.
Тинчень задумался.
— Не знаю. Мне нравится здесь, с мамой. И с тобой. Ой, папа, папочка, я не хочу, чтобы ты уезжал. Пожалуйста, не уезжай.
Они опять крепко обнялись, не решаясь сказать ни слова. Наконец Цинцин позвала снизу:
— Завтрак остынет!
Цю осторожно разомкнул тонкие руки сына и поцеловал его в щеку.
— Пошли, Тинчень, — ласково сказал он. — Пора.
Около Шуйтоу, в тысяче восьмистах километрах к югу от Пекина, шофер свернул с магистрали влево, к Тунаню, направляясь к восточному побережью. Местность была зеленая и холмистая, и близость моря приносила долгожданное облегчение от навязчивой июньской жары. Машина преодолевала один за другим крутые повороты. Оказавшись на краю обрыва, шофер сбавил скорость.
— Остров Циньмэнь.
Цю подался вперед, всматриваясь в ветровое стекло. Вот он, Циньмэнь, один из последних форпостов тайваньских мятежников, которые еще называют его Квэмой. Он расположен ближе всего к материку. Цю почему-то ожидал увидеть нечто более суровое, но открывшаяся перед ним картина была вполне обыденна: массивный плодородный гористый остров и несколько островков поменьше, более плоских, лежащих между ним и материком. Голубой пролив, разделявший два Китая, был уже, чем предполагал Цю, — его легко можно было пересечь на шлюпке.
Когда водитель переключил скорость, Цю обратил внимание, что вдали, к северу от большого острова, внезапно началось какое-то движение. Белый столб воды взметнулся в воздух на высоту около пятидесяти футов, наклонился влево под напором ветра и медленно опустился обратно в море.
Цю почувствовал, как заколотилось сердце. Он мог придумать только одно объяснение этому явлению.
Его догадка подтвердилась, когда они достигли последнего перед побережьем контрольного пункта. Старший офицер вручил Цю звуконепроницаемые наушники: материковый Китай возобновил артиллерийский обстрел Циньмэня, или, как его называли на континенте, Цзиньмэня.
Пока машина, подскакивая на ухабах, преодолевала последние сотни метров проселочной дороги, Цю тщетно пытался сообразить, в чем смысл этой перестрелки. Он знал, что в пятидесятых годах коммунисты совершили ряд налетов на Циньмэнь и еще один, оставшийся за Тайванем бастион, — остров Майзу, расположенный выше по побережью. Но действия не перешли на территорию противника, атаки были отбиты с большими человеческими жертвами. Потом наступило время «странной войны», когда обе стороны обстреливали друг друга, но только по нечетным дням месяца. Политика нерешительности, рассчитанная на то, чтобы ослабить противника и сохранить собственные ресурсы, была обречена на провал.