Врата ведьмы
Шрифт:
Могвид же носил человеческое обличье и был менее подвержен влечениям. Как известно, чем необузданнее зверь, тем быстрее обращение в него. Но Могвид не мог отрицать, что чувствует себя в сегодняшнем теле все более комфортно. Он помнил, как поначалу его раздражали бледные, тонкие конечности, как натирали ботинки. Но теперь, по прошествии времени, Могвид легко носил свое тело. На самом деле, он стал относиться к нему как к собственности, а жгучее стремление сменить обличье медленно угасало. И даже горя желанием обрести более сильные ноги или ростки теплого меха, он хотел вернуться в то
Могвид задрожал. Сколько бы он ни игнорировал эти перемены, сердцем он точно знал, что они значили. Он также был близок к полному перерождению. Человек, вросший в него, стал угрожать его истинной сущности. Даже Мишель понимала Фердайла лучше, чем он. Не только послания Фердайла стали путанее, исчезала сама способность Могвида понимать их.
Могвид посмотрел на луну, круглую и блестящую на фоне темного неба. Еще одна луна… Потом все будет потеряно.
— Хватит глазеть на звезды, — проворчал Крал. — Тащи сюда кухонную утварь.
Могвид обернулся и увидел, что горцу уже удалось разжечь небольшое пламя. С кружками и мисками наперевес Могвид двинулся к Кралу. Великан подкладывал в огонь палки, с черных завитков его бороды капал подтаявший лед.
— Где этот эльф с настоящими дровами? — спросил Крал. — Я не могу поддерживать огонь без чего-то более существенного, что утолит его голод. — В глазах горца отражались тлеющие искры.
Могвид поставил миски с кружками и отошел, не поворачиваясь спиной. Всю свою жизнь он прожил в глубоком лесу и, даже будучи в двух шагах от перерождения, не растерял лесные инстинкты. Он чувствовал в великане что-то дикое и необузданное. Как и у Фердайла, звериная натура с каждым днем становилась в нем все сильнее и заметнее. Могвид объяснял это тем, что они приближались к Тор Амону, древней родине горного народа; возможно, это заставило старую озлобленность Крала вспыхнуть с новой силой. Но, находясь близко от горца, Могвид не был уверен в своем толковании.
— Я пойду поищу Мерика и Тайруса. Помогу им собрать больше дров.
— Готов поспорить, каждый принесет по охапке, — зарычал Крал, подняв глаза к небу. — Сегодня пойдет снег, и холод усилится.
Могвид кивнул и поплелся прочь. У него не было намерения искать остальных. Это была не его обязанность. Кроме того, лес потемнел, а в глубокой мгле он не видел возможности искать кого-либо. Вместо этого, покинув поле зрения Крала, Могвид скользнул к реке. Он слышал голоса Милан и Мишель. Двигаясь на цыпочках, он подкрался достаточно близко, чтобы подслушать их.
— Как дела у маленького Родрико? — спросила Мишель, имея в виду мальчика. Нилан назвала ребенка в честь погибшего старого лесника. Мишель зачерпнула ковшом воду в ручье.
Нилан приняла у нее ковш со смущенной улыбкой.
— Ребенок чувствует себя прекрасно и вытягивает силу из моего дерева. — Свободной рукой Нилан потянула вверх лямку, на которой крепился младенец, затем тронула свою грудь. — И не только он. Мои груди начали набухать. Они будут готовы к кормлению, когда он отбросит семя.
— И сколько еще осталось? — спросила Мишель, зачерпывая второй ковш воды.
— Трудно сказать. Не дольше, чем пара лун.
— Так быстро?
Нилан кивнула. Обе
Из своей выгодной позиции под ветвями секвойи Могвид следил за всем лагерем. Мерик и Тайрус вернулись с охапкой дров. Крал подбросил дрова в огонь. Нилан поставила ковш с водой около него, затем присела на камень, укачивая ребенка.
Мишель отошла от огня, чтобы принести воду пасущемуся пони. Тот проигнорировал ее, продолжая копаться в скудных травяных зарослях. Мишель вытерла руки и всмотрелась в полную луну. Из своего укрытия Могвид видел ее тяжелый взгляд, брошенный на лагерь, и незаметный уход.
Губы Могвида растянулись. Он знал, что та задумала. Он медленно обогнул поляну, не выпуская Мишель из поля зрения. По необходимости Могвид мог красться по лесу так же тихо, как и его брат.
Мишель вернулась к ручью и бросила плащ на плоскую гранитную плиту. Затем она сняла ремни, на которых крепились мечи, и расстегнула пуговицы на кожаных одеяниях. Вскоре она осталась лишь в нижнем белье; затем, несмотря на холод, избавилась и от него, бросив в ту же кучу одежды. Оставшись обнаженной, женщина села на плащ, скрестив ноги.
Могвид заерзал при виде нее. Он чувствовал возбуждение в бедрах, ускоренное биение сердца, и облизывал свои пересохшие губы. Его взгляд бродил по ее плавным очертаниям, длинным, мускулистым ногам. Он пригнулся, чтобы лучше видеть.
Когда Мишель села, стало ясно, что она не совсем нага. Вокруг ее предплечья свернулась радужная змейка пакагола.
Мишель снова посмотрела на луну, надолго задержав на ней взгляд.
Как и предполагал Могвид, для нее наступило время обновить себя с помощью змеиного яда. Она осторожно поддразнила пакаголу и пересадила ее на руку. Змейка извивалась от возбуждения. Она тоже чувствовала, что наступил подходящий момент.
Могвид сглотнул в предвкушении, пристально следя за происходящим.
Мишель подняла змею и поднесла ее к горлу, закидывая голову и обнажая нежную плоть на изгибе. Пакагола извивалась в ее пальцах, показывая крошечный язычок. Она подалась назад для нападения, приоткрыв пасть и обнажив длинные клыки.
Могвид не видел, как пакагола набросилась. На мгновение она замерла, накапливая яд, затем ее челюсти вцепились в горло Мишель. Могвид видел, как змея содрогалась, накачивая женщину ядом.
Медленно Мишель завалилась назад, слабо раскинув руки. В месте укуса ее плоть растаяла, яд распространялся по телу. Самыми первыми бесформенные очертания приняли плечи и шея, обратившись в янтарный расплывающийся сгусток. Затем, по мере распространения яда, все тело подверглось трансформации. Обнаженная форма таяла, словно восковая кукла, слишком близко поднесенная к огню.
Кулаки Могвида сжались от разочарования и вожделения. Перед ним был истинный облик силуры. Как бы он хотел растаять и соединиться с Мишель. Мужчина в нем отреагировал на обнаженное тело; его силурианская половина кричала о страсти. Могвид едва сдерживал себя. На его коже выступил пот. Кровь пульсировала, сердце бешено колотилось в груди. Но он не один разделял этот момент.