Вратари — не такие как все
Шрифт:
— Ну, — продолжал Майк, — вот это и свершилось. Ворота должны быть твоими, Ронни. На долгие годы.
— Надеюсь, — сказал я.
— Конечно, тебе надо надеяться! А что сказал Чарли?
— Чарли? — переспросил я, забыв, что Майк всех называет по имени. — Ах да, босс. Он был доволен.
— Еще бы! — воскликнул Майк, и тут мой старик сказал то, что мне не очень-то хотелось, чтобы он говорил:
— Он сказал, что Ронни будет играть за сборную в девятнадцать лет.
— Скостил два года? — улыбнулся Майк: он, конечно, все помнил. — Что ж, еще несколько таких игр и он может оказаться прав. Гордон Бенкс ведь не будет играть до бесконечности
Видеть себя впервые по телевизору было необычно. Это ты, но вместе с тем, если вы
И еще одна штука насчет этого телевидения, которую так просто не объяснишь. Вроде бы ты, а вроде бы и нет — улавливаете, к чему я клоню? Это кто-то другой, но в то же время это ты — делаешь такие вещи, каких никогда не можешь увидеть в своем исполнении, а если ты профессиональный футболист, то ты делаешь их перед тысячами зрителей. Это очень смущает: не потому, что тебе хочется казаться великим, а просто как-то неохота выглядеть дураком. Как на заставке, которую одно время показывали на Би-Би-Си каждую субботу перед матчем дня: Гордон Вест, вратарь «Эвертона», давал разнос своей защите, орал на нее, что есть сил — это было ясно, хоть и нельзя было ничего услышать, — и забыл про свою жвачку, а она залепила ему весь рот. Что он чувствовал, видя это на экране раз за разом, неделю за неделей? Так что, может быть, мне повезло, что, когда меня показали в первый раз, я так здорово сыграл; и тем не менее выдержать это было не так уж просто.
Но все это не шло ни в какое сравнение с тем, что случилось в понедельник. Во-первых, новый контракт. Когда утром я пришел в «Боро», мне сказали, что босс хочет меня видеть. Я поднялся к нему в кабинет, и он бросил мне через стол этот контракт со словами: «Вот, пусть отец подпишет». Не удивительно, что он даже не собирался обсуждать со мной детали — это была просто сказка. Во-первых, начальная зарплата мне устанавливалась в 50 фунтов в неделю. К ней прибавлялись различные призовые выплаты: за место клуба в чемпионате, с дохода от продажи билетов и все такое прочее плюс еще на тот случай, если мы что-нибудь выиграем — чемпионат, Кубок Англии или какой-нибудь из еврокубков. Голова у меня пошла кругом, я просто не мог поверить во все это и думал, что же скажет мой старик, который всю свою жизнь колесил по городу всего за несколько монет в неделю. Как ни странно, но это было первым, о чем я подумал, придя в себя: как же все это несправедливо, словно в лотерее какой-то, что ли.
Босс похлопал меня по спине и сказал: «Он вступит в действие сразу же, я поставил дату задним числом. В эту неделю получишь около семидесяти пяти. В клубе есть система накоплений, если хочешь, можешь подключиться. Я советую всем неженатым игрокам первой команды пользоваться ею. Расскажи отцу. Видел утренние газеты?»
«Да, — ответил я, — почти все». Честно говоря, я как раз пытался переварить их, когда мне на голову свалился этот контракт. Огромные фотографии, (интервью — что я сказал и что я должен был сказать. То, что написали Берт Грей и Лью Прентис, мне понравилось. Заголовки типа: «Вратарь-подросток: новая «звезда» и все такое. Это было здорово, но и страшно, с другой стороны: словно тебя вдруг поместили в огромную клетку, освещенную со всех сторон, и тысячи и тысячи людей смотрят на тебя и ждут, что ты будешь делать теперь.
По дороге в Снэйрсбрук Билли Уоллис сказал: «Неплохой контракт он тебе дал, правда?»
— Сказочный, — ответил я, — сказочный.
— Не сойди с ума, — сказал он, как обычно, не глядя на меня.
— Не сойду. Я буду копить как можно больше, — я действительно собирался копить, потому что мне не так уж много было нужно.
— Многие сходят с ума, — сказал Билли.
Я знал, что не сойду. По-моему, сходили с ума те, кто жил не дома, у кого не было окружения. Или же те, кто жил в плохом окружении. Я знал таких — лондонские ребята. За то время, что я играл в «Боро», у нас было двое или трое таких. Они держали себя в руках, с виду были вполне нормальными парнями, но, когда к ним попадали деньги, это становилось слишком сильным искушением для них. Так что я знал, что Билли имеет в виду: он ведь и сам был лондонским парнем.
На стадионе все уже ждали меня, чтобы поиздеваться: «Ну, как наша новая сенсация? Как поживает летающий мальчик? Каково быть телезвездой? Когда же ты напишешь книгу?» Один из парней сказал: «Подождите, когда ему будет девятнадцать, тогда уж точно напишет», а другой подхватил: «Здорово! Летающий мальчик: «Как я потряс «Коп». Я не возражал.
Но с этого момента я словно перешагнул через какой-то барьер. Босс хорошо сказал об этом: «Это твой старт, боевое крещение. Если ты выстоял против «Копа», значит, ты выстоишь против чего угодно. Есть две вещи в футболе, которые никогда нельзя предвидеть: как молодой игрок выдержит свой первый матч в лиге и как он выдержит первый матч в сборной».
Назад я вернулся в середине дня; по понедельникам мы обычно не много тренировались, хотя я частенько задерживался, чтобы поделать разные упражнения. Наш тренер Дон Коллинз здорово понимал в них: всякие движения, комплексы, гимнастики. Он всегда знал, что тебе нужно и что ты можешь выдержать, а это кое-кому из ребят не очень нравилось, потому что с ним не посачкуешь. Он очень любил упражнения на мышцы живота и занятия на поле. Когда я начал тренироваться с ним, у меня все тело болело, но вскоре я сам почувствовал пользу от этих занятий. Дон был физиотерапевтом, а не самоучкой, как другие тренеры, которые раньше играли сами и проделывали с тобой то, через что в свое время прошли. Мне приходилось слышать разные истории про них: как, например, они массировали сломанную ногу и все такое. Но старина Дон мог забить тебя своей наукой, он все знал про всякие там плюсны и мениски.
Мой старик был дома: в эту неделю он работал по утрам. Сидя перед камином в своих форменных синих с красным брюках с подтяжками, он читал «Ивнинг стандард»: там тоже кое-что обо мне было.
Он сказал: «Здорово, Рон, здорово. Все только о тебе и говорят на сортировочном пункте. И в городе тоже — те, кто знает, что я твой отец».
Тогда я показал ему контракт. Ничего не стал говорить, просто показал и стал смотреть на его лицо, чтобы увидеть реакцию; я чувствовал гордость и — даже не знаю, почему — вину. Чем дальше он читал, тем больше округлялись его глаза. Он был поражен, его нижняя челюсть стала отвисать, и он взглянул на меня так, словно не мог поверить. А потом сказал, глядя в сторону, в каком-то остолбенении: «Ну, это потрясающе. Я просто не верю, Рон. Ну, удивительно, да, удивительно».
Потом он позвал маму с кухни и сказал: «Посмотри! Посмотри, что они платят Рону!» — и она прочитала и застыла в своем фартуке — крайне редко можно было увидеть ее без этого фартука, — а потом сказала: «Великолепно, Ронни! Это просто великолепно», обняла меня и поцеловала.
Я сказал:
— Тебе надо подписать это, папа, — но он только качал головой и смотрел так, как будто боялся, что все это вдруг исчезнет. Он шевелил губами, произнося какие-то числа; я мог разобрать то «двадцать», то «сорок». Наконец, он спросил:
— Сколько, по-твоему, ты начнешь получать, Ронни?
— Босс говорит, семьдесят пять.
— Семьдесят пять. В семнадцать лет. Это похоже на сказку, правда?
— Правда, — согласился я, — похоже.
— Ну, — сказал он, — я горжусь тобой. Рон. Я очень, очень рад за тебя.
— Не только за меня, — возразил я, — за всех нас.
— Нет, — сказал он, — это твое, Рон, только твое. Цени это, береги. Куй железо, пока горячо. Ты ведь не можешь знать, что тебя ждет, Рон. Дай Бог, чтобы ты играл еще двадцать лет, но ты же понимаешь: ты — вратарь.