Вратари — не такие как все
Шрифт:
Шторы были опущены, и я поначалу не мог отыскать выключатель. Опять охваченный паникой, я вскочил с кровати и рванул шторы, нисколько не заботясь о поисках шнура, предназначенного для этой цели. На часах было без двадцати одиннадцать, но я подумал, что они могли остановиться. Поднес к уху — идут. Тут я увидел телефон между кроватями, взял трубку и спросил, который час. Мне ответили: без двадцати одиннадцать. Все в порядке.
Рядом со спальней была ванная — наша собственная. Это тоже кое-что: гостиничный номер с ванной. Красивые большие белые мягкие полотенца, краники блестят так, словно их только что отполировали, над ванной душ. Я залез в ванну, сделал воду погорячее и почувствовал себя лучше. Тут я услышал, что кто-то вошел в комнату.
— Грэм? — позвал я, и это оказался он. —
— Ты и проспал, но я не стал тебя будить. Хочешь завтракать?
— Да, — ответил я, — сейчас спущусь.
— Спускаться не надо, — сказал он.
— Что, прямо здесь?
— Да, — Грэм засмеялся, — ты можешь получить завтрак хоть в кровать, если хочешь. Правда, боюсь, официантки будут слишком стары для тебя.
— Хорошо, — сказал я, — буду завтракать в номере.
Это было здорово — вот она, жизнь. Пока я брился, Грэм снова прошелся по нападающим «Ливерпуля». Он предупредил меня и про Эмлина Хьюза, который мог пройти с середины поля и ударить ярдов с двадцати пяти правой ногой. В общем, когда он закончил свой рассказ, у меня было такое чувство, что мне придется встретиться с командой стрелков. Я знаю, что он хотел как лучше, пытался помочь мне, но, поверьте, получилось наоборот.
После завтрака я опустился вниз. Все сидели в большом холле, некоторые уже играли в карты. Ко мне подошел Билли Уоллис и спросил:
— Все в порядке, Ронни?
— Да, неплохо, — ответил я.
— Хорошо поспал?
— Нормально, — я не хотел ему рассказывать, чтобы он не говорил, что мне следовало выпить перед сном таблетку. Но он, кажется, и так все понял.
— Коленки дрожат?
— Нет, вроде, — сказал я.
— Не волнуйся, если задрожат. У меня всегда дрожали, до самого конца. И у Стэнли Мэтьюза тоже. Знаешь, что он говорил? «Коленки должны дрожать всегда». Тот, кто ничего не чувствует, не станет настоящим игроком. Если у тебя все матчи одинаковы: в лиге или на Кубок, товарищеский или международный, то ты никогда не сможешь улучшить свою игру, правда?
— Не знаю, — сказал я, — может быть, есть люди, которые всегда играют одинаково хорошо, в каждой игре.
— Нет, — ответил он, — таких нет. И не может быть, особенно среди вратарей. Вратарь — он, как, не знаю, ну, как акробат, например. Или как певец, артист — хороший, конечно. Понимаешь, он какой-то особенный. Ему надо завестись, чтобы играть хорошо, а это от многого зависит.
Мы сели и заказали кофе. Это было похоже на ожидание начала войны. К нам подсел один корреспондент лондонского еженедельника; он повсюду ездил с «Боро», я встречался с ним раз или два, и он всегда был очень дружелюбен, что отличало его от многих других. Некоторые из тех, кого мне приходилось встречать в Снэйрсбруке или где-то еще, говорили только «привет» и «пока», словно показывая, что ты недостоин того, чтобы тратить на тебя время. Этого парня звали Дуг Грин, и у них с Билли были отличные отношения; они, очевидно, давно дружили. Билли сказал мне: «Дуг — отличный парень, он тебя не подведет», а потом Дуг начал задавать мне вопросы, дюжины вопросов, и записывал все мои слова в блокнот скорописью. Где я учился, где родился, как стал вратарем, когда впервые сыграл в дубле, кто из вратарей был моим кумиром, и когда я назвал Питера Бонетти, Билли подмигнул и сказал: «Не следовало тебе говорить этого, Рон. Это диверсия». Но Дуг записал все и сказал: «Нет, нет, это очень интересно, очень интересно, честное слово». Он казался очень серьезным, основательным и все время говорил об игроках «Боро», о которых я даже не слыхал, о вратарях, которые делали то, делали это, и еще о многих, игравших до войны. Даже Билли иногда не помнил кого-то из них.
В конце Билли сказал ему: «Ну, теперь у тебя хватит на целую книгу о нем, Дуг», а тот ответил: «Это только первая глава, Билли. Надеюсь, что будет еще много других». Потом он пожал мне руку и пожелал удачи. Его слова я помнил долго. Наверное, молодые игроки всегда помнят такие вещи. Хотя много позже, когда я высказал это предположение Дугу, он покачал головой и очень грустно ответил: «Ах, Ронни, ты бы очень удивился, увидев тех, кто пришел за тобой. Ты был лишь одним из исключений.
Билли, я и еще несколько ребят вышли прогуляться; просто для того, чтобы размять ноги и подышать воздухом — в Ливерпуле смотреть особенно не на что. Огромные, некрасивые каменные здания торчат повсюду. Главное, что я заметил, это дождь — мелкий такой, моросящий, очень неприятный, потому что не знаешь, надо т надевать перчатки. Остальные все время пытались отвлечь меня, смеясь и шутя, Билли спросил, приедут ли мои на игру, но я сказал, что нет, потому что мой старик работал в тот день. Он работал каждую вторую субботу. С одной стороны, я расстроился, но с другой, был даже рад. Мне и так хватало встречи с «Копом».
Чарли Макинтош опять говорил об этом перед ленчем. Он сказал, что если мы будем играть хорошо, то «Коп» будет аплодировать нам, и это большой плюс игры на «Анфилде», что он всегда любил это, играя за «Волков». На «Копе» его называли «Грязный Макинтош» и пели песни типа «И-эй-эдди-о, Макинтош — дерьмо», но это было не страшно, и если он делал хороший подкат, то они ценили это. Потом он прошелся по «Ливерпулю», говоря примерно то же самое, что и Грэм, только не уделяя столько внимания ударам, а в конце пожелал мне удачи и сказал, что если бы он сомневался во мне, то меня бы здесь не было.
На ленче был кое-кто из директоров. В отличие от нас, а нам подали бифштекс с гренками, они, видимо, решили развлечься: на их столах я увидел бутылки с вином. Для меня, видевшего их впервые, все они были на одно лицо: большие, толстые, краснолицые, любившие поддать и, похоже, частенько делавшие это. Боб Каллен, наш центрфорвард, родом из Ипсвича, посмотрел на них и сказал: «Свиньи опять у кормушки». Все они работали в Сити, и должен сказать, так они и выглядели, хотя, по словам ребят, президент, а он был постройнее остальных, что, впрочем, не о многом говорило, — вполне нормальный мужик. Он немного разбирался в игре и заботился об игроках. Кого ребята не любили, так это прилипал, но их я не видел вплоть до того, как мы сели в автобус после игры. Они были похожи на директоров, только еще толще и краснее, и производили слишком много шума.
В автобусе по дороге на «Анфилд» я сидел рядом с Грэмом Гиббсом. Я надеялся, что на этот раз он не будет снова ззводить разговор об атаке «Ливерпуля», и, слава Богу, мои надежды оправдались. То и дело мы обгоняли небольшие группы болельщиков «Ливерпуля», которые, завидев нас, махали шарфами и на пальцах показывали счет, с которым их клуб должен победить, — 3:0, 4:0, 5:0. Почти все наши игнорировали их, кое-кто улыбался и махал в ответ, но все это было весело и никого не беспокоило.
Город произвел на меня довольно жалкое впечатление, когда мы проезжали по улицам. Я даже сказал Грэму: «Не удивительно, что «Битлз» переехали в Лондон». В раздевалке у нас было полно времени, чтобы подготовиться: даже слишком много. Я пытался одеваться как можно дольше, но все равно оказался первым. Естественно, сперва я надел правую бутсу, потом — левую. Но вот что меня очень беспокоило: удастся ли мне выйти на поле предпоследним?
В дубле с этим все было в порядке. Двое из ребят любили выходить последними, поэтому они или поочередно уступали друг другу, или проходили одновременно, хотя для этого требовалось протискиваться через довольно узкий туннель. Но здесь я не знал, как у них заведено, а спросить не решался. Подошел Билли, чтобы узнать, все ли в порядке. «Опять коленки трясутся?» — спросил он, но я сказал: нет. Правда, лотом они, действительно, начали трястись, и я пожалел, что он мне об этом напомнил.
— Все будет нормально, как только мы выйдем. Билл. — сказал я ему, — как только начнется игра. — Но он видел, что что-то не так, и в конце концов выудил у меня признание.
— Все дело в том, каким я выхожу на поле. Ну, знаете, каким по счету, — он все понял правильно, потому что сам был игроком и знал, что это может значить для футболиста.
— А каким ты обычно выходишь? — спросил он.
— Предпоследним, — ответил я.
— Ну, это не проблема, — сказал он. — Здесь Рэй Макгроу любит выходить последним, Томми Дугалл — вторым, а Артуру Прескотту все равно, лишь бы не последним. Не волнуйся, Рон, я поговорю с Джеком Ноксом. — Джек был нашим капитаном.