Враждебная тайга
Шрифт:
– Абсолютно точно, - хлопнул по столу полковник, - В самое яблочко, вы читаете мои мысли! Спасибо тебе, майор, можешь идти, а я еще поломаю над этим делом немного свою голову.
Майор аккуратно положил папку на стол и вышел, тихо закрыв дверь за собой. Ямпольский вновь закурил и подошел к окну. Нужно было ознакомиться с увесисто-пухлой папкой, выстроить свою версию, как архитектору, складывая ее кирпичик за кирпичиком, разрушив предварительно версии следователей. И пусть в итоге получится точно такая же постройка.
«Всегда во всем сомневайся, все подвергай проверке», - этот девиз он усвоил еще в академии. А дело, несмотря на всю кажущую туманность и запутанность имеет логическое объяснение, нужно только как следует выспаться и на свежую голову еще раз перетасовать все факты, выложить из них пасьянс, если потребуется, а теперь сто грамм хорошего коньяка и домой.
Полковник уже хотел затушить сигарету об край стальной пепельницы, как вдруг взгляд его упал на Луну, светившую над домами. Был первый день полнолуния. В голове Ямпольского тут же молнией промелькнула знакомая фраза: «Бойтесь полной Луны в осенние ночи».
* – боевые отравляющие вещества.
II
Центральная клиника судебной медицинской экспертизы. Тот же день…
Его камера представляла собой квадрат без окон с одной металлической дверью с глазком в центре. Стены и потолок были выкрашены в монотонный белый цвет, под потолком день и ночь горели неоновые лампы на высоте три метра от пола.
Две металлические койки со ввинчивающимися в пол ножками, вентилятор со стальной решеткой в левом верхнем углу и дырка в полу для отправления естественных надобностей – вот и вся обстановка. Никаких посторонних предметов, имеющих острую или режущую поверхность чтобы, не дай Бог, кто-нибудь не захотел свести счеты с жизнью.
Сюда не проникали посторонние звуки или шумы извне, только слабое гудение бестеневой лампы. Но сюда заходили иногда – утром выводили в душ и кормили, а потом уколы, в три часа – обед и опять уколы, в шесть ужин, в восемь вновь уколы. Все процедуры только под строжайшим контролем, весь день камера просматривалась целиком в глазок.
Иногда пациентов под конвоем выводили на прогулку в железную клетку пять на пять метров под открытым небом. Вооруженная охрана всегда готова открыть огонь на поражение в случае неадекватных действий со стороны прогуливавшихся. Очень редко подследственных выводили на допрос или медицинское освидетельствование.
В камерах этого заведения находились насильники, убийцы, людоеды, извращенцы, садисты, похитители, маньяки и прочие категории нелюдей в человеческом обличье. Все они дожидались решения медицинского заключения высших специалистов психиатрии, от которого зависела их дальнейшая судьба.
Признают вменяемым – высшая мера в виде дырки в затылке или срок на «всю катушку» – пятнадцать лет, но это случалось редко. Признают невменяемым, то есть проще говоря – «психом», значит, всю оставшуюся жизнь просидишь тут в одиночке, в двухместной или в общей, как врачи решат.
Каждый решал сам для себя – девять грамм свинца, колония строго режима на пятнадцать лет, где год за три, а два – за девять, или пожизненное содержание здесь. А тут за год при помощи «чудодейственных» уколов сам станешь психом, если таковым не являлся. Каждый выбирал и решал «косить» ему или в «сознанку» играть.
В этой камере лежали двое – один бывший военный, его перевели вчера по настоянию врача, а второй сидел уже месяц.
– Эй, служивый, - тихо позвал второй, приглаживая редкие волосы на лысеющей голове, - Тебя за что захомутали?
Военный лежал в позе «покойника на вынос», мерно дыша и не мигая, глядя в одну точку не потолке. Обращение соседа не произвело на него никакого действия.
– Ты че, глухой?
Реакция та же.
– В натуре глухой, - сам себе сказал лысеющий, - Не только беспалый, но и глухой!
Оскорбление тоже пропало даром.
– Слушай, служивый, а ты не родня нашему президенту? У того тоже двух пальцев не хватает, - он загоготал, потирая ладонями живот. Минуту, помолчав, он заговорил опять:
– Молчишь, ну и хрен с тобой, а я поговорить хочу. Хватит глухонемым ходить, а то кроме врачей и поговорить не с кем. Разговоры у них, брат, научные, да ты сам, небось, там был и слышал.
Первый лежал, не шевелясь.
– Тебя наверно замели за то, что ты пальцы любишь в розетку совать?
Лысеющий долго хохотал своему изувеченному остроумию, а потом приподнялся на локте и прищурясь спросил:
– А тебя случаем не за «мокруху» замели? Твоя жена, небось, с генералом спала. А тебе звездочки на погоны сыпались? Как у Высоцкого в песне: «Вон покатилась вторая звезда вам на погоны». Угадал или нет?
Первый даже не моргнул.
– Ну не хочешь, не отвечай, а только генерала того ты «пришил», верно?
Молчание.
– А я вот тоже за уголовку тут парюсь, троих замочил. Да, да, троих – отца, мать и кореша своего. Спрашиваешь, как дело было? Сюжет самый обыкновенный: собрались мы с корешем забухать, сказано – сделано. Выпили, посидели, решили еще добрать немного, а дождь был, идти по грязи неохота. Я и предложил своего батю за флаконом заслать, а он в крик, матом меня и всяко. Я по пьяному делу дюже злой делаюсь, ну, поднялся из-за стола и нож ему к горлу, пойдешь, дескать, или нет, а он ни в какую. Ну, я его ножом-то и чикнул по шее. Тут мать забегает, ну и давай причитать, а я ведь злой по пьяни – вот и бац ей кулаком по лицу. Кровь у нее ото всюду потекла, а я как кровь учую или увижу – сразу зверею, ну и тоже ее ножом… Кореша я бы не тронул, да он пытался меня утихомирить, пришлось и его на тот свет отправить.
В это время послышался металлический лязг открываемой двери, только в этот момент в глазок не наблюдали. Им и воспользовался не подававший признаков военный. Он даже не повел глазами, но быстро, четко и внятно произнес:
– Если ты, козел, еще хоть раз попытаешься меня достать своими разговорами, я тебя придушу ночью, как последнюю падаль. Даю тебе слово офицера российской армии.
Тройной убийца ошалело глянул на соседа, но тот уже вернулся к своему прежнему состоянию прострации. На пороге стояла медсестра, больше походившая на ресторанного вышибалу, за ее спиной стояли два санитара, по сравнению с ними Шварценеггер показался бы дистрофиком.