Времена Амирана. Книга 4: Жизнь после смерти
Шрифт:
Главная проблема заключалась в том, что еду себе и лошадям приходилось не покупать, а добывать. Деньги, те самые амиранские золотые, за которые еще вчера не то, что мешок овса, а и душу при желании купить было можно, стали вдруг никому не нужны. Золото обрело свою истинную стоимость – стоимость никуда не годного, даже на гвозди, металла. И им совершенно искренне советовали засунуть монеты себе в задницу.
Крестьяне, у которых в их телегах и была еда, искали место, где можно было бы осесть и распахать целину, посеять зерно, пустить пастись скотину, срубить дом – а для всего этого золото – ну никак не годилось, разве что зарыть монетку, и ждать, что вырастет денежное дерево. Да и, опять же, на черта оно нужно?
Грабить же прижимистых селян прямо на дороге было чревато. Ехали-то они не по одному, а сразу всей своей общиной, где один за всех, а все – за одного. Топоры же и вилы с косами в умелых руках не так уж и уступали мечам. А жрать-то хотелось даже не то, что ежедневно, а по несколько раз на дню. И лошади – ну, это вообще святое! Сам не поешь, а лошадь накорми. А она зимой вынуждена полагаться на человека. Не будет она еду под снегом искать. А если и будет, то тогда уж слазь с нее. Так будет хотя бы честно – ни ты ей, ни она тебе.
Однако, выкрутились, нашли способ. Ум человеческий, подкрепленный чувством голода, способен на чудесные озарения. Сперва купили у гуртовщика, гнавшего табун, трех лошадей. Цену он, конечно, загнул несусветную, но денег не пожалели, тем более, что, как выяснилось, тратить-то их особо не на что. Потом, прихватив этих лошадок, навестили брошенное село, стоявшее в стороне от дороги. И нашли там три телеги. Телеги были не на ходу, почему и остались там, а не ехали сейчас, везя скарб своих нерадивых хозяев. Починка заняла сутки. Пока одни чинили, другие шарили по погребам и прочим сусекам. Добыча была мизерной, но кое-что все же удалось употребить в пищу.
Теперь, с телегами, ехать стало труднее, уже так легко не объедешь других. Пришлось сбавить темп до того, с которым двигались все прочие беженцы. А ночью…
Штука в том, что если поглядеть на поток, тянущийся неведомо куда по тракту, то кажется, что с места стронулась вся страна. Ошибочное впечатление. Сорвалось с места гораздо меньше половины. Остальные проявили завидное благоразумие и остались, не желая искать от добра другого добра. Их пока никто не трогал, и с какой стати они должны были ожидать чего-то плохого? Они же никому ничего плохого не делали? Так что обитаемых сел, особенно подальше от этого проезжего тракта, было предостаточно. И к ним вели тоже дороги, похуже, поуже, но вполне способные пропустить группу всадников и три телеги в придачу.
Дальше порядок действий был такой. Ночь. В тишине и мраке кавалькада бесшумно спешивается и собирается у села, с той стороны, откуда и прибыла. Села же – они как? – они в основном вытянуты вдоль дороги. Ну, и вот, все тут, у ближнего конца, а на дальний уходят пара-тройка отчаянных малых с крепкими нервами и быстрыми ногами. Ну, понятно, в руках тоже есть кое-чего. В руках у них палки, обмотанные тряпками, пропитанными горючим маслом. Ну, тем самым, что наливают в светильники. Дальнейшие их действия зависят от направления ветра. Оптимально, то есть – лучше всего, это если ветер дует со стороны дальнего конца села в сторону ближнего. Тогда молодцы идут к крайней избе с того, дальнего конца, и с помощью подожженных факелов подпаливают эту избу. И огородами, огородами – назад. От подожженной избы ветер несет искры на соседей. Те, естественно, выскакивают и поднимают крик. Надо же тушить, пока и их гнездо не вспыхнуло. Люди выбегают и бросаются на помощь. Не потушишь, так и до твоего дома доберется. И, потом, чем больше погорельцев, тем хуже и всем. Их же не бросишь – свои же! Значит, придется делиться, как кровом, так и куском хлеба. Короче – все туда, с криками, песнями, шутками – все на пожар. Ну, а тем временем, в опустевшие избы с ближнего конца заходят фуражиры. Или мародеры – называйте, как хотите. Понятно, что бегут на пожар не поголовно, маленькие дети, старики и прочие нетрудоспособные сидят дома. Маленьких, как правило, не трогали. И правильно, пусть живут, а рассказать все равно ничего толком не расскажут. А вот тех, кто постарше, прежде чем убить, спрашивали, где что лежит. И те – говорили. Ну, понятно, не совсем добровольно, но куда ж денешься, если на глазах матери собираются вспороть животик ее младенца. Это старый, как мир, но очень действенный способ разговорить любого, даже в условиях жесткого цейтнота.
Ну, а потом – что? Мешки в телегу, и кто там под руку подвернется, куры? Отлично. Телка? И ее туша туда же, ну и все такое, главное – побыстрей, и прочь, прочь из этого нехорошего места.
И не надо, не надо думать плохо про этих людей. У них задача – не свою шкуру спасти. У них – человечество! А это такая цель, которая оправдывает любые средства.
Да, а что если ветер в другую сторону? Ну, тогда поджигалась не крайняя изба, а где-нибудь посреди ряда. В остальном – все то же.
***
А наутро утомленные ночной суетой селяне собирались где-нибудь в центре, возле храма, и начинали всерьез толковать промеж собой, кто же это такой нехороший. Кому Единый воздаст после его кончины, и как бы помочь Единому в этом деле, кончину эту ускорив. И, как правило, подозрения падали на соседей. У любого села есть неподалеку другое, где живут ну просто очень плохие люди, всячески вредящие, и куда лучше не заходить. Не убьют, так побьют за милую душу. И кто, если не они?..
И на следующую ночь горело уже то село, горело хорошо – аж душа радовалась, глядючи. Горело, подожженное со всех концов, не взирая на ветер, и там уж мало кому удавалось остаться в живых. Ну, а кто оставался – тот разносил по окрестностям весть о негодяях-поджигателях. И теперь жителям первого села лучше всего было убраться подобру-поздорову. И, чем быстрее, тем лучше. И вливалась еще малая толика в поток, текущий по тракту. И шли мужики и бабы, стиснув челюсти и ругая весь белый свет за несправедливое его устройство. А куда деваться?
***
Не ожидал Пафнутий такого эффекта. Кто же знал, что это нелепое сооружение рванет с такой силой? Протуберанцы яростного огня не только уничтожили корабль, они достали и до дракона. Вспышка принесла боль, боль и тьму – не ту, ночную и уже разбавленную рождающимся светом, а настоящую. Глаза ослепли.
Пафнутий уже не летел, он барахтался в небе, как утопающий. Он еще чувствовал, где верх, где низ, а вот куда лететь – этого он не знал. И он закричал, закричал, как недавно кричала Принципия, зовя его на помощь. Теперь помощь нужна была ему.
***
Когда то, что прилетело, то, что стояло на поляне, то, что принесло с собой тех, кто охотился за ней – когда оно, наконец, поднялось вверх, Принципия подбежала к дому. Первым делом она проверила, на месте ли ее Геркуланий. Слава Единому, с ним все было в порядке. Пришельцы его не тронули. И она выскочила, прижав сына к себе, на улицу.
Сооружение пришельцев было уже далеко. Пафнутий был еще дальше. Они гнались за ним. Принципия смотрела им вслед. Она смотрела, и она видела, как вспыхнул клубок огня, уже далеко от нее.
А потом в мозгу взорвалось:
– Принципия! Принципия, помоги!..
Этот крик чуть не оглушил ее. Она и не думала, что это может быть так громко. А что же было, когда кричала она? Она же просто вопила. Бедный Пафнутий, он, наверное, тогда просто оглох. Однако… что с ним?
Она видела Пафнутия. Он был далеко, но она видела, что он там, в небе, значит, все в порядке. Или – что?..
– Пафнутий, что с тобой?
– Я ослеп, – услышала она. Это был уже не крик, напротив, это был почти шепот.