Времена Амирана. Книга 4: Жизнь после смерти
Шрифт:
– Ратоми-и-ир!.. – Кричал кто-то.
И звук этого крика шел непонятно откуда, то ли из глубины мерцающего света, то ли из глубины его собственного существа. А скорее всего – отовсюду сразу.
– Ратоми-и-р! Помоги!..
– Кто там? – Крикнул, а может быть, просто подумал, Ратомир.
– Это я, Геркуланий! Помоги!..
Геркуланий, ну, конечно!.. Геркуланий. Скорее, скорее…
Ратомир брел по пояс в тепловатой воде. Вода не пускала, она мягко держала его, тормозила, и каждое движение было медленным и плавным, а сердце билось все быстрее, и силы уходили в эту воду, растворяющую его в себе. Он погружался в нее, становясь
И ему уже некуда было спешить.
***
– Быстрее, он умирает! – Бен-Салех поднял голову и резко повернулся к тому углу, где рядом с печкой на колченогом столе, заставленном плошками, кувшинами, еще какой-то дрянью, старуха, освещаемая колеблющимся светом свечей и пламени из топки, тщательно растирала что-то в большой миске, похоже, сделанной из цельного камня. Пучки трав свешивались с прокопченной балки, и она то и дело задевала их своей уродливой лохматой головой.
– Сейчас, сейчас… – тихо пробормотала она. – Далеко не уйдет, успеем.
Бен-Салех сидел на табурете возле большого деревянного ложа, на котором, поверх удивительно чистой для этого логова простыни, лежал Ратомир. И голова, и грудь Ратомира были перевязаны белыми тряпками, на которых проступали кровавые пятна. Бен-Салех внимательно прислушивался к дыханию раненого. Правой рукой он щупал его замирающий пульс. Ратомир, похоже, уходил от них, и все, что Бен-Салех мог сейчас сделать для него, это пытаться подкачать его своей энергией, что он изо всех сил и делал. Но, то, что хорошо получается с магами, у простых смертных выходит гораздо хуже. Большая часть того, что, исторгая из себя, Бен-Салех направлял в умирающего, им не воспринималась и шла мимо. Все равно, что лить воду из ведра в узкогорлый кувшин.
Рядом стояла, праздно опустив руки, юная девушка. Она помогла Бен-Салеху донести Ратомира до этой вот избы, потом растапливала печь, помогала обмывать и перевязывать раны, искала по распоряжению старухи какие-то травы среди свисающих пучков, бегала за водой – в общем, помогала, как и чем могла. Теперь же она просто стояла и смотрела. Смотрела и ждала. Наконец, бесполезное ожидание ей наскучило.
– Здорово вы их, – сказала она, обращаясь к Бен-Салеху, – раз, и все. И все легли. А они точно проснутся?
– Проснутся, проснутся, – пробормотал Бен-Салех, которому было стыдно за свою немощь.
Когда-то он разметал бы эту толпу деревенских олухов. Было время… да что теперь вспоминать! Только и смог, да и то, не сразу, а основательно напрягшись, до головной боли, напустить сон на этих.
Да, они уснули, уснули прямо на ногах и с воздетыми для удара дубинками и вилами. Уснули и повалились там, прямо – кто где стоял. И пришлось ворочать их грузные тела, чтобы вытащить из под них Ратомира с пробитой головой и исколотого острыми жалами вил.
А там, дальше, поднялся ропот, и, оправившись от вполне понятного изумления, та толпа, что стояла на дороге, задержавшись поневоле из-за этого инцидента с загородившей дорогу каретой и разъяренным мужичьем, жаждавшим крови и денег, толпа эта набросилась бы на них, на проклятых колдунов, бесстыдно творящих свое непотребство.
И им бы не уйти, если бы не старуха. Пока Бен-Салех с помощью этой вот девицы поднимал потяжелевшее тело юного принца, старуха, отойдя чуть в сторону, совершила классическое заклятье Формозеуса. Бен-Салех понял это, увидев краем глаза ее жесты и характерно сложенные пальцы. И, похоже, у нее это получилось, во всяком случае, им удалось уйти с дороги, и никто за ними не погнался. Для тех, кто мог бы это сделать – догнать их и прикончить, они просто перестали существовать. Они исчезли, и не за кем стало гнаться. На дороге же стояла карета – достойная пожива, ею, наверное, и занялись. Бен-Салех, понятно, любопытства не проявлял. Он тащил Ратомира туда, куда вела шедшая впереди старуха. А юная эта дева помогала ему по мере своих скромных сил.
Старуха тем временем закончила мешать и растирать, добавила в чашку воды и начала насыщать зелье магическими формулами. Бен-Салех почти видел, во всяком случае, явственно ощущал, как бешеным волчком закрутились над зельем вихри несущей энергию субстанции, переполняя его животворящей силой.
***
Раствориться… стать сразу и ничем, и всем – блаженство! Не радость, не счастье, нет, тихое блаженство. Ощущать, как разжимается невидимый кулак, к которому ты привык настолько, что перестал его замечать – а он, оказывается, был! – и отпускает тебя, устав держать в своей жесткой ладони. И в этот самый, бесконечный миг, когда свобода небытия уже почти несла его в невесомое и безмятежное никуда, снова послышался крик:
– Ратоми-и-р!..
И исчезло куда-то, сгинуло, спугнутое им, хрупкое, как еще не начавшийся сон, блаженное равнодушие и беспамятство. Вновь Ратомир был сам по себе, а озеро, почти принявшее его в себя, само по себе. И он вновь ощутил его сопротивление. Сомкнувшиеся над головой воды упруго держали его, не давая ни вздохнуть, ни сделать шаг. И он напрягся, он рвался изо всех сил наружу, туда, откуда слышался крик, и где нужна была его помощь.
Он вынырнул, выгреб, преодолел и сделал вдох, едва не разорвавший легкие. Он открыл глаза.
***
– Ну, вот и все, – сказала старуха, – теперь – все. Жить будет.
***
Кто раньше жил в этой избушке, затерявшейся среди глухого леса посреди поляны, летом, наверное, полной цветов, а сейчас засыпанной снегом? Монах-отшельник? Охотник? Лесоруб? Хотя это – вряд ли. Лесорубы не живут в одиночку. Лес рубить – дело трудное, шумное и требующее компании. Но, кто бы тут не жил, сейчас его тут не было. Но избушка была цела, целы были дверь и окна, затянутые пленкой – бычьим пузырем, наверное. Цела была печь, растопив которую, неопытная Принципия напустила дыму. Но, в конце-концов, печке надоело капризничать, и сейчас на ней стояли два котелка. В одной варилось мясо, другой же был предназначен для чая.
Посуда тут тоже нашлась, чем Принципия, мысленно попросив у неведомого хозяина разрешения, и мысленно же получив его, и воспользовалась.
Пафнутий был снаружи. Эти хоромы были ему не по размеру, да и не нуждался он в крыше над головой. Драконы живут на воле.
Ах, как же было славно лететь, сидя на его длинной, удобной шее, и держась одной рукой за рог – один из двух, растущих сразу за головой, а другой прижимая к себе младенца. Она вспомнила, как она назвала его – Геркуланий. Красивое имя. И он, когда вырастет, будет красивым. Как и положено Геркуланию.