Времена Амирана. Книга 4: Жизнь после смерти
Шрифт:
А чуть подальше суета еще продолжалась, но это Принципию не трогало и не волновало. На руках у нее был ее младенец – вся ее жизнь, и смысл этой жизни в придачу. Младенец спал. Принципия тоже была сыта, и ее клонило ко сну. Рядом стояла сумка с хлебом и тряпками, собранная и подаренная ей на прощанье ее недолгими попутчиками и несостоявшимися хозяевами. У них был свой путь. У Принципии, наверное, тоже, только она его не знала. Пока же ей было хорошо, спокойно. Солнце согревало ее своими лучами, сияя в незамутненном небе. Мороз пощипывал лицо, но это было даже приятно.
Вдруг деловая суета сменилась суетливой паникой. Все, кто был в поле зрения принцессы, забегали с криками,
А людей на улице, между тем не стало. Побросав повозки, запряженные лошадьми, которые сейчас тоже ржали и метались в разные стороны, норовя разбить к чертям эти самые телеги, их хозяева попрятались, бросив все на произвол судьбы, или того, что сейчас ее воплощало, медленно кружась над селом.
Тень на мгновенье легла на лицо Принципии, и она подняла голову, чтобы посмотреть, что там вверху загораживает солнце. Странное существо плавно скользило уже совсем не высоко в небе. Огромные крылья были почти неподвижны. Длинная шея с узкой головой в конце была опущена вниз, словно высматривая что-то тут, на земле. И Принципии пришло в голову, что это вот, что бы оно ни было, прилетело за ней, и теперь ищет ее тут.
Ну, так вот же она. Она встала, и вышла на середину опустевшей улицы, на место, с которого даже брошенные лошади уволокли свои телеги. Теперь она была тут одна, и не заметить ее было невозможно.
3
Ратомир и Бен-Салех так и шли встречь течения. И тут вдруг непрерывный поток прервался. Впереди было пустое пространство. Стояли несколько человек, опустив свои поклажи на землю, и смотрели в ту сторону, откуда шли. А там, в отдалении, как раз таки народ был, и много. Там создалась какая-то пробка, и оттуда слышался шум голосов.
Подойдя к стоящим, Бен-Салех поинтересовался:
– А что там, любезные?
Бабка, стоящая, опершись на палку, обернулась и сказала:
– А там мужики своего барина поймали, разбираются.
– Интересно, – равнодушно отозвался Бен-Салех.
– Что значит, разбираются? – Не понял Ратомир.
– А то и значит… – начала было бабка, но тут отчаянный женский крик раздался из той толпы, что клубилась впереди.
И Ратомир начал торопливо, трясущимися пальцами расстегивать полушубок. А потом, стряхнув его с плеч, вытащил меч, висевший у него на боку – тот еще, доставшийся от благодарных йами, и бросился вперед.
Толпа окружила крытую повозку с какими-то гербами на дверцах. Народу было много, но большинство просто топтались и криками подбадривали тех, кто был впереди. Ратомир быстро пробрался через это отнюдь не молчаливое большинство, через этот кордебалет, и выскочил на сцену, где работали солисты.
Солисты пытались открыть дверцу, которую кто-то держал изо всех сил изнутри. Судя по воплям, там была женщина. На крыше кареты приплясывал мужчина, одетый в богатый, но, по виду, дорожный камзол. Он был без шляпы, и холодный ветер развевал его длинные волосы. Он, шумно дыша, пытался достать шпагой тех, кто был у дверцы, а те, в свою очередь, длинными палками и вилами пытались достать его самого. На мужиках были лохматые шапки и полушубки вроде того, что Ратомир только что оставил на снегу, и ему пришла в голову мысль, что, если он ударит мечом, то не пробьет эту толстую шкуру. И эта мысль затормозила его стремительное движение, а остановка родила неуверенность. Он снова чувствовал себя примерно так же, как в тот злополучный вечер, там, в подворотне, перед тем, как побежать с бутылкой. И ладони вспотели, делая рукоять меча скользкой, и ноги знакомо отяжелели, и глаза заметались по сторонам.
Он кашлянул, чтобы убрать возникший комок из горла, и крикнул – вернее, ему показалось, что крикнул:
– А ну, пошли отсюда!
Но его услышали. Услышали и обернулись. Обернулись и удивились. Даже не столько вид обнаженного меча, сколько яростно блестевшие стекла очков, в которых отражалось, бросая зайчики во все стороны, невысокое зимнее солнце.
Тот, что был на крыше кареты, уловил изменение обстановки, и решил воспользоваться случаем. Он присел, и, наклонившись вперед, ударил шпагой сверху вниз одного из тех, кто был ближе всего. Он метил в голову, собираясь, очевидно, проткнуть темечко. Но ему не повезло, в самый последний миг, когда смертоносное лезвие уже пошло вниз, жертва переступила с ноги на ногу и отклонилась. Шпага прошла рядом с бородатой щекой и, задев воротник, застряла в рукаве. Тот же, в кого был направлен удар, ухватил рукой, одетой в толстую рукавицу, запястье дворянина, и дернул его вниз. Тот молча кулем грохнулся под ноги взбунтовавшейся черни. Ратомир закричал. На сей раз он кричал громко, но что он кричит, не знал никто, в том числе и он сам. Он закричал, и воздел меч, готовый разить, но ужасная боль пронзила его голову, и, теряя сознание, он увидел, как медленно приближается к нему грязный снег и чьи-то серые в латках валенки.
***
Принципия стояла посреди пустой улицы. Сердце колотилось, но не от страха, от предчувствия того, чего она, кажется, так ждала все это время, чего-то забытого ею, но хорошего. И она шагнула вперед.
А то, что было над нею, плавно, хоть и грузно, опустилось на землю неподалеку, опустило брюхо, опустило голову, протянув ее к ней, и она пошла.
Присев на корточки, левой рукой прижимая к себе ребенка, правой она потянулась к этой, лежащей на земле голове. Шевелились большие черные губчатые ноздри, торчал рог, похожий на коровий, а за ним на нее смотрели два глаза, два больших, светящихся изнутри глаза. Рука коснулась головы повыше рога и глаза вдруг прикрылись. Веки двинулись снизу вверх и сомкнулись. Это существо, казалось, чего-то ждало от нее, и она поняла, чего. Ее рука, чуть касаясь пальцами холодной шершавой кожи, двинулась дальше, к этим закрытым в ожидании чего-то приятного глазам. Она дотронулась до того места, что было между ними и легонько почесала там, как когда-то чесала своему щенку за ухом. И оно, это крылатое чудовище, от которого в ужасе разбегались все, кто его видел, шумно вздохнуло, выдув пузыри из ноздрей.
Принципия изменила позу, теперь она сидела прямо возле головы, совсем не страшной, симпатичной и какой-то смутно знакомой. И она сама опустила голову и прижалась щекой к этой голове. И в голове ее само собой родилось слово: «Принципия». И вдруг она поняла, что это обращаются к ней, что это она – Принципия. А перед закрытыми глазами вдруг возникла картина – она сидит верхом и смотрит вниз, а внизу проплывает земля. Она летит верхом на драконе. Дракон – вот что это такое. Она – Принципия, а это – дракон.
И тут словно прорвало какую-то пленку. Воспоминания хлынули, освобождаясь сами и освобождая что-то, где они были спрятаны, мучая, распирая, словно мочевой пузырь, и вот, наконец-то…
Она вспоминала, как летела на драконе, а перед этим ее сбросили в пропасть, в которой она с драконом и встретилась, а перед этим она ехала в тележке по длинному, бесконечному темному коридору, а перед этим она прыгнула в пасть…
– Ты помнишь? – Мысленно спросила она дракона. – Ты помнишь, как мы летели вместе? Я думала, ты погиб, а ты – живой. Я так рада!