Времена Амирана. Книга 5: Выстрел
Шрифт:
– Кроме Ахинеи влез к нам Арбокор. Ну, и Эрогения. Кажется, все. Я думаю, нам ничего другого не остается, как выйти к границам, скажем, Ахалдакии, и попросить у них поддержки.
– А почему, интересно, они-то на нас не напали? – Поинтересовался один из офицеров. Кажется, это был Гистап, ставший полковником после гибели Галла.
– Я не знаю, – ответил Бенедикт, – может быть, просто выжидают.
– А что они с нас за эту помощь потребуют? – Это уже Куртифляс подал голос.
– Да что бы ни потребовали. В любом случае, они не будут нуждаться в ликвидации Амирана как государства. Да им и не нужны наши леса, болота и горы. Они там, у себя, в своей степи чувствуют себя прекрасно. Конечно, придется чем-то расплачиваться.
Он задумался, глядя на огонь. Именно эта мысль и терзала его все последнее время, терзала хуже ран, нанесенных стрелами. Расплата…
– Да, конечно, придется. Но нам сейчас главное чтобы было,
– А кто еще может нам помочь? – Спросил кто-то.
– Кто еще? Из тех, кто рядом, и кто еще не напал? Не знаю, – честно признался Бенедикт, – ну вот Ледерландия рядом, но что с нее?.. У нее армия-то так, только подобрать то, что плохо лежит. Возможно, и она где-то тут, просто мы еще не знаем. К ним-то точно нет смысла обращаться. Они не хищники, они травоядные. Но могут и падалью питаться.
***
– Слушай, – юный герцог, главнокомандующий войсками Ледерландского королевства, поднял голову, оторвавшись от груди Сердеции, которую покрывал страстными поцелуями, – а ты все же уверена?..
– В чем, милый?
– Ну, что они и правда отдадут нам мою Мантиохию?
– Конечно.
– Но ведь тебе это обещала Принципия, а не сам…
– Ничего. Он подпишется под договором.
Вообще-то, если совсем уж честно, то Сердецию и саму одолевали сомнения. На кой черт они со своей армией нужны будут Бенедикту? У него будет дракон, один способный разогнать всю их, так называемую, армию. Не сочтет ли он плату за их помощь чрезмерной? Ведь что они, по сути, могут? Ловить тех, кто будет разбегаться? А если бы их никто и не ловил? Что, хуже было бы? В общем, их роль в предстоящем спектакле представлялась Сердеции довольно сомнительной. Единственное, что они могли, так это грабить села. Но и это ведь было необходимо, учитывая потребности тех таинственных магов. Обеспечивать их продовольствием, благо их там немного, а значит, и еды им надо чуть-чуть. Само войско сжирало куда как больше. Сердеция до сих пор как-то не задумывалась о том, как много, оказывается, нужно армии, особенно когда она в походе. За все то время, что она жила в Ледерландии, войска ни разу не переходили границу. И к ним, слава Единому, никто не вламывался. И это, как выяснилось, очень хорошо, потому что, смогла ли бы эта вот, с позволения сказать, армия, противостоять агрессору? Сомнительно, честно говоря. Да еще и при таком вот предводителе.
И она ласково погладила герцога по затылку.
***
– Ваше Величество, – вошедший в палатку адъютант вытянулся, выпучил глаза и щелкнул, как мог, каблуками, – разведка доносит о скоплении войск в одном дневном переходе.
Никто не заставлял адъютанта, графа вон-Таллера, обращаться к командующему именно так. Все шло от сердца. В армии герцога ван-Гайзермейстера уважали и почитали как короля, полагая, что королем он вскоре и станет. Так чего тянуть? Его Величество, и никаких!
После трагической гибели несчастного короля Арбокора Шварцебаппера законных наследников не осталось. Не считать же таковым малолетнего Альфреда, за которого правил так называемый Регентский Совет – паноптикум тупиц и бездарностей, лицом которого, безусловно и заслуженно являлся выживший из ума девяностопятилетний министр двора Фабрициус, глухой, как пень, и понимающий в делах не более восьмилетнего так называемого короля. Заправлял всей этой богадельней Первый Министр, господин Ханс Прюкенторф, известный казнокрад и мужеложец. Под стать ему был и Военный министр – маршал Газгольдер, со времен юнкерского училища не державший в руках меча, и попавший на эту должность только благодаря вдове Шварцебаппера, королеве-матери, с которой когда-то у него был романчик, известный всем, кроме самого Шварцебаппера, которому всегда было плевать на дражайшую супругу. Вот она его и пропихнула с какой-то непыльной инспекторской должности, а Шварцебаппер согласился, не желая расстраивать супругу, уже тогда тяжело больную. В принципе, ничего страшного тогда в этом назначении и не предвиделось, учитывая наступивший повсеместно мир и торжество пацифизма, будь он проклят.
Герцог ван-Гайзермейстер, двоюродный дядя самого Щварцебаппера в этот совет не входил. Он командовал тяжелой рыцарской конницей и не раз, бок о бок с покойным предпоследним королем, врывался во вражеские ряды. Шварцебаппер был ему другом, и, если бы мог выбирать того, кто заменит его на троне после кончины, безусловно, выбрал бы его. А кого же?!
Рыцари Арбокора обожали ван-Гайзермейстера и с нескрываемым презрением относились к Регентскому Совету. И Совет этот попал в безвыходную ситуацию. Попробовал бы он не согласиться с созревшей в армии идеей навести железной рукой дисциплину в соседнем Амиране, вот интересно, что бы тогда с ним стало? Но Совет проявил благоразумие, не стал кочевряжиться, утвердил статью расходов на подготовку и проведение Операции по наведению порядка, прекрасно понимая при этом, что вернувшийся с триумфом ван-Гайзермейстер, скорее всего, тихо отстранит малолетнего короля, и сам займет престол. И никто ничего не скажет. Так и будет! Пожалуй, единственная надежда у этих кретинов была на неизбежные во время войны случайности. В конце-концов у самого-то Шварцебаппера трое братьев, все, между прочим, старшие, вот так и не дожили до того времени, когда освободился отцовский трон. Вот Шварцебаппер его и занял, пропустив по малолетству прекрасную возможность со славой погибнуть в бою или от какой-нибудь хвори, что порой выкашивала больше солдат, чем мечи и стрелы.
И все это понимали, и сам ван-Гайзермейстер, и последний обозник в его войске, что целью похода является отнюдь не Амиран – кому он сдался? – а корона Арбокора. Корона на правильной голове, той, которая больше всех прочих годится для ношения столь тяжелого головного убора.
***
Похоже, воины султана, эти отчаянные головорезы, бесстрашные, беспощадные и молниеносные, сами были в растерянности, пытаясь понять, с чем столкнулись, и выработать какую-то тактику. Они думали об этом на ходу, преследуя войско Бенедикта. Они пока просто шли по пятам на разумном удалении, изредка пробуя в мелких стычках арьергард, состоящий из «бессмертных». Наскакивали, неизменно теряли несколько человек, и отходили. Они, если можно так сказать, экспериментировали. То, что они одержали победу в первом сражении, не обманывало командование. Победа далась слишком большой кровью. Так побеждать не годилось, такой победе просто некому будет радоваться. Надо было что-то придумать, чем они и заняты были все это время, а пока – шли, забыв о первоначальном плане проникновения, забыв о другом враге – арбокорцах, шли туда, куда вел их отступающий Бенедикт, возможно, заманивающий их в ловушку. Эту опасность они тоже понимали, но любопытство было сильнее. Это уходящее от них войско таило в себе какую-то тайну, овладение которой, похоже, могло подарить больше, чем просто трофеи, снятые с трупа и без того умирающего врага, она, эта тайна, могла дать власть над миром.
2
На ночь ледерландское воинство расположилось вокруг стоявшего возле дороги, что совершенно естественно, постоялого двора. Ненормально было то, что рядом никакого села не было. Один он тут оживлял окрестные пустоши, не считая еще двух домиков, в которых, видимо, жили хозяин с прислугой. Все это стояло пустое, заколоченное, брошенное – отдирай доски, да вселяйся, кто хочешь. Вот и вселились.
На втором этаже, как обычно, было несколько комнат, предназначенных для ночлега. Там даже кровати стояли – надежные, крепкие, явно из дуба. Вот только ни матрасов, ни одеял, не говоря уж о постельном белье. Натаскали сена с сеновала, что над конюшней во дворе, благо кровати были с бортиками, чтобы матрасы не соскальзывали, наверное. Вот туда и напихали побольше сена, утрамбовали, постелили сверху плащи, да и легли. Легли рядышком, как будто так и надо, как будто всегда так и ложились, а ведь это был первый раз. Но, так уж вышло, и почему-то у Принципии даже тени сомнения не было в том, что именно так и должно быть. С того самого момента, как увидела подходящего к ней живого и здорового Алефа. Радость, охватившую ее тогда, сменило понимание того, что она хочет, чтобы этот человек больше никуда от нее не уходил, не девался, не пропадал, а был бы рядом. Это было совсем не так, как когда-то с Геркуланием. Не замирало сердце, не кружилась голова, вообще ничего болезненного, но просто хотелось быть рядом, тянуло к нему, как зимой, в мороз тянет к натопленной печке.
И оставшись наедине, Принципия знала, что должно быть, и это не вызвало ни страха, ни отвращения. Тогда, в свой первый и пока что последний раз, в той волшебной примерочной мадам де-Селявиль, она, если уж начистоту, так ничего и не распробовала, из того, о чем говорят шепотом. Было страшно, был обжигающий голую спину холод кушетки, было бешено бьющееся сердце, была внезапная резкая боль, и боязнь вскрикнуть от этой боли. Да, конечно, было пьянящее ощущение губ, были руки, источавшие жар и силу – руки, казалось, были везде, и, если что и было приятное, то это именно те поцелуи и ласковые прикосновения этих грубых ладоней. И все это тогда быстро кончилось, и надо было в спешке одеваться и приводить себя в порядок. Под строгим взглядом собственных отражений, которые все видели, все знали и понимали.