Времена без Героев
Шрифт:
– Благодарю вас, мессиры!
– нервно сказал Миклай, видя, что они не собираются пока уходить.
– Я бы хотел один помолиться Господу!
– Сын мой в вере!
– тихо, даже благостно, насколько это было возможно при его басе, сказал архиепископ.
– Не желаешь ли ты исповедаться перед боем? Тут и свидетели есть!
– Да, святой отец!
– тихо сказал Миклай, вставая перед прелатом на одно колено - привилегия императоров и только их одних.
– Исповедуй меня без жалости и сочувствия!
Освальд, видимо, всерьез готовился к этому. По крайней мере все атрибуты этого: огромный, потемневший от времени и сотен державших его рук, деревянный
– Во имя Святого Креста и Пречистой Розы!
– одними губами прошептал Освальд первые слова, Символ Веры.
– Во имя Пречистой Розы и Святого Креста!
– творя оберегающий от скверны знак, ответил ему император.
– Прими мою исповедь, отче!
– Приму твою исповедь, сыне!… -сказал Освальд, утверждая крест в своей левой руке и беря правой чашу с водой.
– Скажи мне, в чем согрешил перед Господом и Господь во благости своей простит!
– Грешен, отче, во многом и нет мне прощения!
– истово прошептал Миклай…
– Не суди о себе, но только Господь может!
– недовольно прервал его прелат, осторожно, чтобы не расплескать, утверждая чашу, полную воды на макушке императора.
– Говори!
– … Я ненавидел своего брата, императора Теодора и желал ему смерти, отче!
– тихо сказал Миклай.
Чаша на голове дрогнула и даже, кажется, капелька воды сорвалась с бортика.
– Ты убил его?
– требовательно спросил Освальд.
– Не я!
– возразил император.
– И не по моему приказу, и не с моего ведома… Я не знаю имен убийц, а узнав - отомщу жестоко и справедливо! Но ведь мысли материализуются, отче?!
– Да, это грех!
– мрачно сказал Освальд, словно чаял другого.
– Но я прощаю его тебе, сыне мой! Господь моими устами отпускает тебе этот грех! Продолжай…
– Грешен и тем, что ненавижу жену свою, Герту Фронтирскую так же сильно, как когда-то любил!
– угрюмо сказал Миклай.
– Она бесплодна, у меня нет детей! Причина моей ненависти к ней и брату - в этом! Мой род пресечется!
– Этот грех тяжелее первого, ибо любить жену свою надо всегда, в радости и горе!
– твердо сказал архиепископ.
– Но возрадуйся, сыне, ибо горе твое не вечно! Жена твоя приходила ко мне и я не согрешу слишком сильно, если раскрою тайну ее исповеди: она понесла ребенка от тебя в день Святого Хлодвига! Следующим летом у вас будет ребенок!
Миклай покачнулся и чуть не упал. Вода, однако, пролилась не сильно…
– Все ли ты сказал, что стояло между вами?
– спросил архиепископ, когда минуло какое-то время.
– Да!
– твердо ответил Миклай.
– Все?
– повторил вопрос Освальд.
– Не подозревал ли ты когда ее в измене? Не обвинял ли открыто в прелюбодеянии?
– Да ведь об этом все говорят!
– взорвался Миклай, обильно плеснув водой.
– Все!!!
– Кто -все?!
– взревел Освальд - Клеветники? Измыслители?! Лжецы?! На исповеди не лгут даже простому монаху! Тем более не лгут мне, архиепископу! Твоя жена чиста перед тобой. И ребенок - твой!
Миклай стоял уже на обоих коленях, мрачный и молчаливый.
– Все ли свои грехи ты мне назвал?
– Все, отче!
– Отпускаю тебе грехи твои, сыне мой!
– протяжно, нараспев сказал Освальд.
– Будь чист перед Господом нашим, перед Святым Торвальдом и Светлым Крестом!
Говоря последние слова, он поднял чашу и резко перевернул ее. Чистейшая ледниковая вода очищающим потоком хлынула на императора, смыв заодно и первые слезы. Императорам невместно плакать…
Вороной жеребец, измотанный дальней дорогой и больше похожий на одра, мчался тем не менее быстро и ровно. Мыло покрывало его бока, дыхание вырывалось хриплое и сбивчивое и Мстиславу лишь оставалось молиться, чтобы Ветерок выдержал последние две-три версты. Что последние, сомнений не было. Тыл войска слишком специфичен, чтобы можно было перепутать его еще с чем-то. К тому же поспешающие к Тангарии отставшие торингские воины помогали "гонцам", указывали дорогу. Каждый, наверное, надеялся и верил, что этот гардар, везущий перед собой светловолосого мальчонку, везет еще и известия о подмоге с Восхода. Гардарская помощь давно уже стала привычной, на нее надеялись и ее искренне считали непременным условием победы… Напрасно - подумалось Мстиславу. Не придет князь Яромир, не поспеют к сроку Волки и Туры с Медведями, вот и придется познать истину: каково это, побеждать самим…
Но пока на гардарскую помощь надеялись, вослед кричали что-то радостное и приветственное, даже дорогу не заступали и внимания не обращали на то, что из четырех взрослых только один, с натягом, если причислить туда же норлинга, похож на гардарского воина. Двое же - черноволосы и одеты как базиликанцы. Вера в гардар была сильна.
Постепенно, где-то через версту, нестройные ряды спешащих к бою корунел, в основном уже "серых", то бишь резервных, из простых вилланов набранных, сменились огороженными по всем правилам воинского искусства и законам "Стратегикона" вагенбургами. Тут уже сновали легкоконные патрули - пока только левды и в небольших, одна-две квадры количествах. Они, если и видели пролетавших мимо Мстислав и в полусотне шагов за ним - еще трех подозрительных всадников, враз становились слепыми и глухими. Четверка выглядела не опасно, кони и вовсе должны были вот-вот пасть… У проехавших мимо. А вот у левдов кони были господские, дорогие. За них легко можно было головы лишиться. Да и вообще, их задачу - охрану вагенбургов, они выполняли. На остальное их не нанимали!
Вагенбурги раскинулись широко. Хаотично разместившись вокруг дороги, насколько хватало взора, они скрывались в лесах и рощицах, уходили в овраги… На сто тысяч войска припасу надобно много. Ничего удивительного…
А конь все же начал сбрасывать скок. Выдохся, бедняга, окончательно.
– Ну же, Ветерок!
– со стоном выдохнул Мстислав.
– Давай!
Ветерок как будто понял, наддал… и тут же сбавил опять, перешел почти на шаг. И тогда Мстислав впервые в жизни ударил его. Холеная когда-то а сейчас покрытая вонючим мылом шкура жеребца подернулась первым рубцом от плети, он взвизгнул от боли и даже попытался обернуться, словно не верил, что так с ним поступил его хозяин.
– Вперед, Ветерок!
– заорал Мстислав.
– Вперед!
Жеребец завизжал и наддал, снова перейдя на мах. Никогда еще ему не было так больно… Любимый хозяин, всегда ласковый, холящий и лелеящий, стегал его плеткой, безжалостно врубая в круп. Боль заставляла ускорять скок. Но сердце жеребца готово было уже разорваться…
И тут возник сам лагерь - огромный, больше всего на взгляд непосвященного похожий на табор лагерь крупной армии. Ограды как таковой не было, ее роль исполняли возы и даже шатры, но в небольших проходах, оставленных для движения отрядов, стояли рогатки. За ними укрылись крупные, по значку, отряды солдат. Они вовсе не собирались услужливо раздвигать рогатки и Мстислав вынужден был придержать коня, чтобы тот не напоролся на рогатки…