Времени в обрез
Шрифт:
– Так ты думаешь, это просто переутомление, не аль-манхус?
– Хотелось бы верить. Верблюд погиб слишком быстро, вряд ли у него были больные легкие. Мы будем забрасывать его песком, Майид?
– Это ни к чему. Если саудовцы в самом деле поперлись в Тадж, они сюда не вернутся. А если и так – мы к тому времени либо ускользнем от них, либо умрем.
– Ты прав. Надо, чтоб еще кто-нибудь сел вдвоем на одного верблюда.
Майид оглядел своих спутников и скомандовал:
– Али, сядешь позади Мубарака. Он все равно без сознания, так что будет вместо седельных сумок.
Они вновь поехали, вниз по песчаному склону и дальше по гранитной
Майид, такой же сын пустыни, как Мухаммед, но более крепкий и выносливый, сидел в седле прямо, поводья как всегда непринужденно свисали у него в руке. Казалось, он не испытывает никаких неудобств. Но тени на его лице, почти полностью закутанном кафьей, залегли глубже, чем обычно, и кожа стала темнее, чем всегда, и глаза превратились в багровые воспаленные щелочки.
Дэйн уже несколько раз бывал в пустыне, но никогда раньше ему не приходилось ехать так долго без отдыха, и никогда – на верблюде. Ему очень не хватало нужного опыта, но он был на редкость вынослив, что, в свою очередь, объяснялось отличным сбалансированным питанием и таким медицинским обслуживанием, о котором ни бедуинам, ни ракканским горожанам не приходилось даже мечтать. Здоровье восполнило недостаток опыта, и Дэйн, хоть и устал, как не уставал никогда в жизни, сидел в седле почти так же уверенно, как Майид, и даже умудрился сохранить кое-какие силы про запас.
Джабиру тоже приходилось несладко. Араб, чуждый пустыне, он прожил жизнь в неплохих условиях и получал необходимую медицинскую помощь, но несравнимую с западными стандартами. Он легче переносил тяготы путешествия, чем ракканцы, которые всю жизнь питались в основном рисом да финиками, а мясо видели не чаще трех-четырех раз в год. Он держался лучше них, но не намного. Тем не менее гордость не позволяла Джабиру показать слабину. Он ехал позади Дэйна, вперив взгляд в спину американца. И пока тот прямо сидит в седле, Джабир тоже не собирался сдаваться, если даже эти усилия замучают его до смерти.
Невоспетым героем похода был Турки ибн Бадр, ракканский горожанин, раненный в бедро в последней перестрелке с саудовцами. Его рана была бы не слишком тяжелой, если бы он сейчас спокойно лежал на больничной койке, вместо того чтобы колыхаться под палящим солнцем поперек спины верблюда. Для такого изматывающего перехода рана была достаточно серьезной. Но мужественный ракканец наравне со всеми терпеливо сносил тяготы путешествия. Он чем мог перевязал свою рану, и никто пока не услышал от него ни слова жалобы.
День полз невыносимо медленно. Верблюды, бежавшие весь день тяжелой рысью, к вечеру перешли на шаг, и никто на свете не смог бы заставить их двигаться хоть чуть-чуть быстрее.
Гиены
Стервятник по-прежнему кружил в вышине. К нему уже присоединился второй, и они на пару зависли в небе над головами путников, едва шевеля крыльями в горячих восходящих потоках. Как и гиены, они были в пределах досягаемости, но тоже были уверены, что никто не станет из-за этого беспокоиться и хвататься за ружье. Если ракканцам и хотелось сейчас кого-то убить, так это Майида, который завел их в эту глушь и теперь уже, наверное, не сможет найти дорогу обратно. Они не против были пристрелить заодно и американца, из-за которого, собственно, и был затеян этот безумный самоубийственный поход. А уж после можно было бы пришить и наглого гордеца-халиди, уже только за то, что этот истинный бедуин не скрывал презрения к горожанам и почему-то считал себя лучше их.
Но ни у кого не оставалось сил на убийство, хотя некоторым ракканцам уже начали приходить на ум такие мысли.
Все хорошее в этом мире когда-нибудь заканчивается. Но то же самое случается и со всем плохим. Вечером Майид увидел на севере три приземистых холма, а на юге – изогнутый подковой базальтовый выступ. Он выпрямился в седле и стал внимательно вглядываться вперед, придерживая опухшие веки обеими руками.
Остальные остановились и ждали, не отваживаясь на что-то надеяться. Майид долго вглядывался в горизонт, переводя взор с севера на юг и обратно. Потом нахмурился и вновь опустился в седле.
– Похоже на то, что я допустил ужасную ошибку! – мрачно сказал он Дэйну.
– Ты хочешь сказать, мы оказались не там, где надо?
На лице Майида отразилась глубокая удрученность и досада.
– Ты угадал. Что я за дурак! Как мог я, чистокровный азми, совершить такую тупую ошибку?!
Ракканцы внимательно прислушивались к разговору. Кое-кто из них начал нервно поглаживать пальцами винтовки.
– Не там, где надо! – гневно выкрикнул Джабир, пряча за злостью растерянность и отчаяние. – О многомудрый азми, не хочешь ли ты признать, что ты заблудился в пустыне?!
Дэйн приметил, что Мухаммед ибн Хисса ничуть не встревожен. Более того, халиди даже, похоже, изо всех сил старался не улыбнуться.
– Заблудился? Нет, о Джабир, я сказал совсем не это, – продолжал Майид. – А только то, что мы оказались не там, где я рассчитывал.
– Будь так добр, объясни убогому, что это значит! – проронил Джабир, и голос его прозвучал, как шелест вылетевшего из ножен меча, готового скреститься с мечом врага.
– Я думал, мы окажемся немного южнее, – ответил Майид. – Но я ошибся и никак не могу понять, почему! Впрочем, Джубаил аль Бахри прямо перед нами, примерно в трех милях отсюда.
– Ты хочешь сказать, мы у цели? – недоверчиво спросил Джабир.
– Естественно! Но я сказал правду – мы не там, где должны были оказаться! Я рассчитывал, что мы выйдем вон там.
И Майид указал на кучу валунов примерно в пятидесяти ярдах от места, где остановился отряд, неотличимую от любой другой кучи валунов.
Мухаммед ибн Хисса не выдержал и рассмеялся шутке. Он смеялся, как мог, хотя смех его более походил на лай волка, бил себя ладонями в грудь, подбрасывал в воздух винтовку и тут же ловко подхватывал ее. Наконец к нему вернулось серьезность.