Временщики и фаворитки XVI, XVII и XVIII столетий. Книга II
Шрифт:
Радости царя и милостям его не было предела. Праздничный трезвон во всех церквах возвестил Москве о торжестве царского оружия; воеводам посланы были золотые медали, войскам до 80 000 рублей; не были забыты и вспомогательные французские и немецкие дружины с их предводителями Иаковом Маржеретом и Вальтером Розеном. Эта победа была последнею улыбкою счастья любимцу своему Годунову. Самозванец, скрывшийся в Севске, бежал в Рыльск, где занялся сбором новых полчищ; прогнал беглецов запорожцев и укрепился в Путивле. Царские воеводы, вместо того чтобы преследовать беглеца, тратили время на казни пленников и истязания мятежников Комар-ницкой волости. Этими зверствами воеводы озлобляли народ, к которому самозванец обращался всегда с ласкою и кротостью. Последний унывал и намеревался уже снова бежать в Литву, но русские изменники придали ему бодрости обещаниями успеха, и он остался в Путивле, где силы его ежедневно возрастали, а с ними воскресали надежды и самоуверенность Лжедимитрия. Он отправил князя Татева к Сигизмунду с просьбою о присылке новых вспомогательных дружин; укрепил город, издал новый манифест о чудесном своем спасении при содействии князя Ивана Мстиславского и польского канцлера Сапеги… Манифест этот принес самозванцу огромную пользу, привлекая отовсюду под его знамена толпы изменников и переметчиков. Царские воеводы попытались было подступить к Рыльску, но, отбитые от его стен князем Долгоруким-Рощею и Яковом Змеевым (преданными самозванцу), отступили, послав к царю гонца с известием, что до весны не будут приступать к военным действиям. Борис, отправив к ним окольничего Шереметьева
Ввиду этих неудач Годунов, убийца настоящего Димитрия-царевича, решился отделаться от его двойника посредством отравы. Он отправил в Путивль трех иноков, знававших Отрепьева еще дьяконом, с грамотою от себя и патриарха к тамошним жителям; царь требовал от них выдачи злодея-расстриги, а патриарх угрожал им в случае неповиновения проклятьем. Монахов схватили и повели к самозванцу, который посадил на трон вместо себя в царском одеянии поляка Иваницкого.
— Знаете ли вы меня? — спросил этот подложный самозванец приведенных к нему монахов.
— Не знаем, — отвечали они, — но, во всяком случае, ты не Димитрий! Монахов обыскали, и при одном из них нашли яд. На пытке он сознался, что они подосланы Годуновым для отравления царевича. Хвалясь видимым к нему милосердием Божиим, самозванец написал грамоты к патриарху и царю. Первого он укорял за потворство хищнику престола, а второму предлагал сложить царский венец и удалиться в монастырь от суеты мирской, обещая за это не оставить его своей царской милостью… Та участь, которую Годунов хотел уготовить самозванцу, вскоре постигла его самого; при дворе нашлись изменники, решившие избавить Лжедимитрия от его соперника. 13 апреля Борис Феодорович после заседания в боярской думе принимал иностранных послов, угощал их обедом, но по выходе из-за стола внезапно почувствовал себя дурно: кровь хлынула у него из ушей, носа и рта и, несмотря на усилия врачей остановить ее, текла ручьями… Царь лишился памяти; он едва успел благословить сына и принять схиму под именем Боголепа. После двухчасовой агонии он испустил дух в той самой столовой горнице, где еще недавно пировал со своими гостями… Так окончил свое земное поприще Борис Годунов — царь-временщик, завещая престол несчастному своему сыну Феодору. С именем его мы в заголовке не сочетали ни одного мужского или женского имени — временщика или фаворитки: первого у Годунова не было по той понятной причине, что при похитителях власти вообще временщики — явление немыслимое; что же касается до фаворитки, то и эта должность при Годунове — примерном супруге и человеке нравственном — оставалась постоянно вакантною. Вместо временщиков при Годунове состояли безотлучно легионы сыщиков, шпионов, лазутчиков, в которых этот державный временщик видел надежнейших блюстителей личной своей безопасности и государственного порядка.
Присяга, единодушно принесенная Москвою новому царю, юному Феодору Борисовичу, была пополнена клятвами: «не служить и не угождать царю Бекбулатовичу и не признавать царем злодея, именующегося царевичем Димитрием». Для управления делами государственными себе в помощники Феодор Борисович вызвал в Москву князей: Мстиславского, Василия и Димитрия Шуйских и возвратил свободу и доброе имя опальному Вельскому. В товарищи главному воеводе Петру Басманову юный царь назначил князя Михаила Катырева-Ростовского. С ними вместе отправился к войскам и митрополит Новгородский Исидор для приведения царских дружин к новой присяге; она была принесена 17 апреля, и, уведомляя о том Феодора Борисовича, Басманов успокаивал его насчет верности воинов и преданности их престолу, а сам между тем уже подговаривал свои дружины — вместе с ним передаться самозванцу! Этот предатель, заискивавший милостей расстриги, рассчитывал в случае его свержения овладеть престолом царей московских. Примеры Годунова и самого Лжедимитрия подавали Басманову твердую надежду на успех, и, полагаясь на русское авось, злодей привлек на свою сторону князей Ивана, Василия Голицыных и Михаила Салтыкова и, убедив войска, что расстрига не кто иной, как Димитрий, сын Ивана Грозного, объявил его 7 мая царем московским! Половина царских дружин, отрекшись от Феодора Борисовича, провозгласила государем Димитрия Ивановича… Князья Катырев-Ростовский, Телятевский и Иван Годунов после тщетных попыток образумить мятежников бежали к Москве с царскими дружинами и иностранными отрядами, еще верными присяге Феодору Годунову… Их гнали, преследовали, Ивана Годунова захватили в плен; атаман Корела со своими донцами вышел из Кром и присоединился к мятежникам, тотчас же побратавшимися с полчищами самозванца. Князь Иван Голицын отправился в Путивль к царю Димитрию Ивановичу с повинною и с известием о присяге ему, принесенной царскими войсками. Объявив изменникам свою милость, самозванец (19 мая) приказал им следовать за собою из Путивля к Москве. Повсюду на дороге народ встречал его с дарами; ворота городов при колокольном звоне открывались перед ним настежь… В Орле незначительная горстка честных людей, отважившихся не признать самозванца, была схвачена и заточена в темницу. Масса народная с тем же восторгом, с которым семь лет тому назад приветствовала Бориса Годунова, теперь теснилась навстречу мнимому Димитрию Ивановичу, целуя его ноги, даже чепрак его верхового коня… Подобно тучам хищной саранчи, надвигались на Москву тысячи приверженцев самозванца. Передовым отрядом хищников были остатки верных дружин Катырева-Ростовского и Телятевского: они принесли Феодору Борисовичу роковую весть об усилении самозванца и движении его к Москве. Царь щедро наградил немногих верных своих слуг, обещался осыпать милостями всех и каждого, готовых последовать их похвальному примеру; распорядился о перехватывании подметных, возмутительных грамот, подсылаемых самозванцем в столицу, но дух измены уже обуял москвитян, а самозванец сумел им воспользоваться. Он отправил в Красное село под Москву двух своих клевретов, Пушкина и Плещеева, поручив им возмутить сперва поселян, а затем и столицу. Купцы и ремесленники Красного села, с честью приняв посланников самозванца, вооружась повели их к Москве и почти беспрепятственно вступили в город, так как посланные им навстречу ратники царские бежали от них безо всякого сопротивления. К красносельцам присоединилась чернь и в числе многих тысяч бежала за ними до Лобного места, где Пушкин и Плещеев во всеуслышание прочитали манифест самозванца. «Вы клялись, — писал он жителям Москвы, — хранить верность отцу моему и его потомству, а сами выбрали Годунова. Не упрекаю вас: думая, что Борис убил меня, зная его лукавство, обольщенные им и запуганные, вы не поверили, что я, спасенный Богом, иду к вам с милостью, кротостью и любовью. И в этом извиняю вас, оправдывая упорство ваше неведением и страхом. Теперь все города и войска русские — мои, будете ли вы, москвитяне, проливать кровь братьев в угоду Марье Годуновой и ее сыну? Им не жаль святой Руси: они не своим, а чужим добром владеют, они рады и всю Москву разорить. Вспомните царствование Годунова с его опалами и казнями, с унижением именитейших дворян, ссылками бояр, притеснением торговых людей. От нас будет вам не то: чины и богатые награды ожидают бояр, милости—людей приказных, льготы — купцов… Еще ли вы будете упорствовать? За меня кроме сильного войска полки литовские; самые иноверцы, ногаи, и те изъявили готовность постоять за меня, но я отказался от их услуг, щадя вас… Покоряйтесь же и бейте челом царю законному!»
Чтение этого воззвания произвело на народ глубокое впечатление. Как бы в подтверждение истины слов мнимого сына Ивана Грозного духовенство и бояре, оцепенев от ужаса, не принимали никаких мер к обузданию разгоравшегося мятежа. Мстиславский, Вельский и Шуйские решились было, выйдя на Лобное место, увещать народ, но им отвечали проклятьями Годуновым и возгласами о здравии царя Димитрия Ивановича… Затем толпы разъяренной черни устремились в Кремль, взломали двери дворца и свели с трона Феодора Борисовича, на котором несчастный юноша искал безопасности; Мария Григорьевна Годунова, упав к ногам начальников восстания, умоляла их только о пощаде его жизни: Не оскорбляя семейства царского, мятежники посадили его во дворце под стражу и, арестовав всех родственников Годуновых, разграбили их имущество. Главным распорядителем при этом судьбище народном был князь Вельский, гнусною изменою отплативший Феодору Борисовичу за свое прощение и все ему оказанные милости. Москва присягнула самозванцу, находившемуся в это время в Туле, а 3 июня знатнейшие вельможи и бояре отправились к нему с повинною… Вскоре прибыли в столицу присланные Лжедимитрием князья: Голицын, Мосальский, дьяк Сутунов и Петр Басманов с дружиною. Им поручено было самозванцем учинить суд и расправу.
Согласно инструкции, данной самозванцем этим клевретам, они начали с патриарха Иова. Робкий, малодушный старец, верный услужник покойного Годунова, ненавистный народу, Иов при совершении литургии в храме Успения был схвачен в алтаре, одежды с него были сорваны, и безумные мятежники поволокли его на паперть. В эту минуту патриарх Иов выказал неожиданное великодушие. «Девятнадцать пет в этом храме я был хранителем целости веры православной! — воскликнул святитель. — И ныне вижу бедствие церкви, торжество ереси и обмана… Матерь Божия, спаси Православие!..» Его одели в черную ризу и после всякого надругательства усадили в телегу и отправили в монастырь Старицкий. Годуновых, Сабуровых, Вельяминовых, окованных цепями, услали в Сибирь. Оставалось только царское семейство…
Содержимые под караулом в доме Бориса Феодоровича ожидали решения своей участи, томимые страшными предчувствиями. Гибель Феодора и царицы Марии Григорьевны была необходима самозванцу, но он только затруднялся выбором смерти, которой решился предать невинных жертв властолюбия Годунова и своего собственного. Казнить их всенародно он не осмеливался из уважения к царскому сану; отравить их ядом казалось ему затруднительно; оставалось умертвить тайно, что и было исполнено зверски.
Утром 10 июня князь Голицын, Мосальский, Молчанов и Шерефединов, сопровождаемые тремя сильными, плечистыми стрельцами, вошли в дом Годуновых, где застали его вдову и детей, смиренно сидевших в тереме. Исторгнув последних из объятий отчаянной матери, добровольные холопы беглого расстриги велели стрельцам действовать… Злодеи в ту же минуту удавили Марию Григорьевну и вступили в борьбу с Феодором Борисовичем. Юный царь защищался как лев, стрельцы и слуги Лжедимитрия едва его одолели и изувечили самым бесчеловечным образом… Кастрированный, с вывихнутыми руками и пробитым черепом, Феодор Борисович около суток мучился в предсмертной истоме. Ксению Борисовну увел к себе князь Мосальский по особенному приказанию самозванца. Злодей не позабыл царевны-красавицы, на которую засматривался. Отняв у Годунова царский венец, умертвив его жену, сына, мог ли Лжедимитрий пощадить Ксению? Он оставил ей жизнь, чтобы отнять у нее честь — единственное ее достояние.
Трупы Годуновой и ее сына, выставленные в церкви в убогих гробах, носили на себе явные признаки удавления, и, несмотря на это, рабы самозванца старались уверить народ, что убиенные сами себя отравили ядом. Тело Бориса Годунова исторгли из его могилы в Архангельском соборе и вместе с телами его жены и сына похоронили в девичьем монастыре св. Варсонофия на Сретенке… Так до самого корня истреблено было племя бывшего опричника, временщика, путем злодейств достигшего царского престола.
ДМИТРИЙ ИВАНОВИЧ (САМОЗВАНЕЦ)
КСЕНИЯ БОРИСОВНА ГОДУНОВА. — ПЕТР БАСМАНОВ
(1605–1606)
Борису Годунову, говоря сравнительно, престол был доступнее: он вырос при дворе, умел снискать расположение Грозного, породниться с его семейством; мог постепенно, шаг за шагом приблизиться к трону… Но каким образом беглому расстриге, скитавшемуся по Литве, из лакеев знатного тамошнего пана удалось сделаться царем? Над этим вопросом стоит призадуматься. Ум самозванца, содействие поляков и русских изменников были бы бессильны, если б Лжедимитрию не помогло всеобщее негодование, которое навлек на себя Годунов в последние годы своего царствования; негодование, искавшее исхода и разразившееся кровавой бурей, поглотившей похитителя власти и все его семейство. Русский народ тридцать четыре года безропотно переносил тиранию Ивана Грозного; семь лет деспотизма Годунова были ему нестерпимы… Почему? Повторяем слова, сказанные нами выше: потому что уважение к законности — чувство врожденное у русского человека и злейшего, но законного царя он предпочитал добрейшему узурпатору; терпел гнет железной руки Грозного и тяготился самими щедротами, которыми осыпал его Борис Годунов. Обманутая самозванцем Россия с восторгом встретила его, видя в нем законного сына своего законного царя.
Как мы уже говорили выше, Григорий Отрепьев в феврале 1602 года бежал из Москвы с двумя спутниками — иеромонахом Варламом и клирошанином Михаилом Повадиным. Достигнув Новгорода-Северского, они на время нашли приют в тамошнем Спасском монастыре, откуда при содействии архимандрита отправились в Путивль, из Путивля в Киев. Перед отъездом из Новгорода-Северского Григорий оставил в своей келье записку на имя архимандрита, в которой обещался не забыть его своей милостью, когда сядет на престол своего родителя, царя Ивана Васильевича. Испуганный архимандрит не довел об этом до сведения Годунова. Это сказание Никоновской летописи замечательно в том отношении, что служит доказательством идее, предвзятой расстригою при его бегстве из Москвы: Григорий бежал не из страха наказания за свои дерзкие речи, но именно с целью — слова свои привести в исполнение; у него был план, была разумно составленная программа действий, которой он придерживался. Мысль выдать себя за царевича Димитрия созрела в уме Отрепьева, укоренилась в нем и развилась, питаемая отвагою и самонадеянностью. В Киеве расстрига взял себе в проводники инока Днепрова монастыря Пимена, который окольными дорогами мимо Стародуба провел беглецов к Лучевым горам до пограничной литовского селения слободки. Во время пребывания в Киеве расстрига снискал покровительство тамошнего воеводы князя Василия Острожского, жил несколько времени в Печерской лавре, иногда священнодействуя за дьякона; обращал на себя внимание братии и мирян разгульным поведением, но вместе с тем и обширным умом, и способностями, особенно ярко обнаруживаемыми в богословских прениях с иноверцами. Подружившись с беглым монахом Крыпецкого монастыря Леонидом, самозванец уговорил его назваться Григорием Отрепьевым, а сам, сняв рясу и облекшись в одежды мирянина, ушел к запорожцам и здесь, поступив в шайку гайдамака Герасима Евангелика, обучился ратному делу. От гайдамаков самозванец ушел в волынский городок Гащу, где прилежно занялся изучением латинского и польского языков, а отсюда поступил в услужение к князю Адаму Вишневецкому, жившему в местечке Брагине. Старый князь, человек умный и заслуженный, но ребячески легковерный, полюбил Отрепьева за его расторопность, молодцеватость и видел в нем, основываясь на его загадочных речах, какую-то таинственную личность; из толпы многочисленной княжеской челяди расстрига действительно выделялся особенно ярко. Почтительный к князю, он в обхождении с сослуживцами держал себя с чувством собственного достоинства, не допускавшего ни малейшей фамильярности. При такой благоприятной обстановке расстриге нетрудно было разыграть комедию, благодаря которой он в князе Вишневецком нашел себе усердного сотрудника и покровителя. Григорий, притворясь опасно больным, потребовал духовника для исповеди и напутствия в жизнь вечную. Призванный к больному ксендз был иезуит. Рассказав ему о всех своих прегрешениях, вольных и невольных, мнимый больной попросил патера похоронить его с почестями, приличными царским детям… «Кто я? — продолжал самозванец. — Ты это узнаешь из бумаг, которые спрятаны в изголовье моей постели… Не показывай их никому, не выдавай тайны человека, которому Господь не судил жить и умереть прилично его высокому происхождению!..»