Временщики и фаворитки XVI, XVII и XVIII столетий. Книга II
Шрифт:
Наказывая невинных, Годунов, разумеется, обязан был наградить виноватых и наградил их по-царски. Тела убийц, брошенные народом, были отрыты из ямы, отпеты и с честию преданы земле; Волоховой, жене и дочерям Битяговского были пожалованы поместья и богатая казна… Не были забыты ни крючкодеи-следователи, ни лжесвидетели. Правда в лице невинно убиенного царевича была на время схоронена, а кривда в лице Годунова блаженствовала и ликовала до поры до времени. В народе слышался глухой ропот, но и он умолк благодаря страшному бедствию, постигшему Москву: она выгорела накануне Троицына дня в бытность царя на богомолье в лавре св. Сергия. Тысячи жителей остались без крова и куска хлеба, и тогда-то Годунов явился истинным благодетелем» народа, кормильцем и покровителем всех голодных и бесприютных и обновителем выгорелой столицы. В криках благодарности и благословениях правителю умолк недавний на него ропот. К сожалению, нечистый сосуд оскверняет чистейший напиток; Москва воскресала из-под пепла, и в то же время о Годунове разнеслись новые, недоброжелательные слухи; поговаривали, будто Москву подожгли его же клевреты, чтобы дать ему случай помириться с народом посредством оказанного ему пособия и расточенных ему благодеяний. Чтобы затушить эту клевету, правитель выразил подозрение в поджоге на Нагих и их слуг… Те и другие были арестованы,
За пожаром новое бедствие настигло Москву: на нее ополчился крымский хан Казы-Гирей и 26 июня 1591 года со ста пятьюдесятью тысячами войска был уже близ Тулы. Это вторжение варваров было тем опаснее, что войска наши находились тогда в Новгороде и Пскове для охранения границ от поляков и шведов. Москва была объявлена в осадном положении: защиту Кремля препоручили князю Димитрию Шуйскому, дворца государева — князю Ивану Глинскому, Китая-города — Голицыну, а Белого — Ногтеву-Суздальскому и Муссе Туренину. Навстречу врагам, к берегам Оки выступил князь Мстиславский. Июля 3 произошла стычка между передовыми отрядами, ханским и нашим, предводимым князем Бахтеяровым, разбившим крымцев наголову… К главному полку прибыл из Москвы Борис Годунов для одушевления воинов милостивым словом царским, сопровождаемый духовенством с иконою Донской Пресвятой Богородицы. Двухдневная битва с крымцами произошла под стенами Москвы, пред глазами самого царя Феодора Ивановича: отраженный на всех пунктах, Казы-Гирей бежал с остатками войска, оставив в наших руках весь свой обоз; воеводы тщетно гнались за ним до Серпухова, где и остановились наконец по невозможности настигнуть без оглядки бежавших неприятелей. Победа была полная и блестящая; не посрамили-войска царские земли русской.
Награды соответствовали заслугам, но никто не был награжден так, как был награжден Годунов. По прибытии в Москву он получил драгоценную шубу и золотую цепь с плеча и груди самого царя; золотой сосуд — трофей, захваченный у Мамая Димитрием Донским на Куликовом поле; три города в области Важской на вечное владение и титул слуги, равнявшийся нынешнему званию генералиссимуса… По всей России и по чужим землям царь Феодор приказал объявить, что он одолел врага радением и промыслом Борисовым! В память победы под Москвою, на том самом месте, где были расположены наши войска, царь заложил монастырь, наименованный Донским во славу победоносной иконы Пресвятой Богородицы…
Будто капли желчи, брошенные в чашу, наполненную упоительным, сладким напитком, торжество Годунова отравили новые оскорбительные слухи, распущенные в народе недоброжелателями и завистниками правителя: нашествие крымцев приписывали проискам Годунова, желавшего этим бедствием заставить умолкнуть молву об убиении Димитрия-царевича. По распоряжению правителя повсеместно были сделаны розыски, и опять не одна сотня невинных погибла в истязаниях и на плахах, и опять не одна тысяча жителей разных городов была переселена в сибирские пустыни… Полудержавный временщик становился деспотом, напоминая народу русскому и без него незабвенные времена
Ивана Грозного. Невидимая сеть шпионства опутывала всю Москву; вместо паука центром этой паутины был Годунов, ушами шпионов и наушников чутко прислушивавшийся к жужжанью крылатой молвы, чтобы, уловив, придушить ее в лице какого-нибудь говоруна, досужего вестовщика. Кроме шпионов, у Годунова была своя опричнина льстецов и прихлебателей; новорожденная русская пресса служила ему своими станками, печатая велеречивые панегирики, слагаемые в честь правителя тогдашними грамотеями духовными и светскими. Казалось, счастие временщика и блестящая будущность были упрочены незыблемо, но внезапно дрогнули они на своем прочном основании, готовясь, рухнув, придавить смелого строителя… Этим толчком была весть о беременности его сестры царицы Ирины Феодоровны; весть, которая привела в восторг все царство русское, а правителя ее в отчаяние! В июне 1592 года царица разрешилась от бремени дочерью, нареченною в св. крещении Феодосиею. Царь Феодор Иванович в ознаменование этого радостного события приказал помиловать важнейших преступников, приговоренных к смерти, освободить узников, разослать щедрые приношения по разным храмам и обителям земли русской и Палестины. Среди всеобщего ликования по Москве пронеслась весть, будто царица родила сына, но Годунов подменил его дочерью, взятой у какой-то бедной родильницы. Через год царевна Феодосия скончалась, и из уст в уста пошла по всей Москве страшная молва, будто тот же Годунов извел ядом свою племянницу… «Людская молва — морская волна» — говорит пословица; но где был источник этих волн, подмывавших могущество Годунова, а впоследствии его разрушивших? В стенах темниц, где томились жертвы его властолюбия, в кельях монастырей, в палатах боярских, в Сибири, в Угличе или того далее, в Польше, строившей свои ковы против- блага и спасения России?..
В мае 1595 года непрерывные кровавые распри России со Швецией окончились мирным договором, если и не вечным, как его называли, то хотя надолго водворившим спокойствие в пограничных областях обеих держав. С Сигизмундом, королем польским, не было ни особенной дружбы, ни вражды. Разбои крымцев в пределах рязанских, костромских и тульских побудили царя Феодора войти в сношения с турецким султаном Амуратом, к которому отправил со своими грамотами дворян Нащокина (1592) и Исленьева (1594). Последний при воцарении Магомета III был задержан в Константинополе… Австрия чрез своих послов предлагала России союз против султана турецкого; царь выдал императору в пособие в его войнах с турками значительное денежное вспоможение — и только. Не говорим о дипломатических сношениях с папою Климентом VIII, персидским шахом Аббасом, уступившим нам Иверию, с Елизаветою английскою и Христианом IV, королем датским; заметим только, что душою внешней политики нашей был все тот же Годунов, обладавший в числе многих своих злых и добрых качеств всеми свойствами истинного дипломата. В 1593 году временщик запятнал совесть свою новым злодейством, которое, подобно убиению Димитрия-царевича, никогда не изгладится из памяти народной. Кто из нас, благословляя Александра-Освободителя, забудет, что крепостным правом предки наши одолжены были Борису Годунову? Искони веков земледельцы на святой Руси пользовались гражданской свободой, нанимаясь на срок к земледельцам и переходя от одного к другому в день св. Георгия (Юрьев день)… Годунов закрепил крестьян за землею, на которой застал их царский указ 1593 года, и крепостное право было водворено на Руси. «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!» — вздохнул порабощенный народ, и эта пословица — отзвучие позорных цепей и ярма рабства — дошла и до нашего времени. Двести шестьдесят восемь лет хроническая язва крепощины высасывала из России лучшие ее соки; правнуки рабов — жертвы непосильного труда, нищеты, нередко и тиранства своих властей — завещали позор рабства своим правнукам, и утешала себя крещеная собственность заунывной песней да саркастической пословицей, которою приветствовала всякую нежданную неудачу либо невзгоду… Прибегала и к зелену вину, отыскивая на дне чарки насильственное веселье и самозабвение… День св. Архипа и Филимона (19 февраля 1861 года) изгладит из словаря народного пословицу о «Юрьевом дне», мы обязаны заменить ее другою, которою отныне каждый страдалец должен приветствовать неожиданную к нему милость Божию, подобную ниспосланной двадцати миллионам страдальцев рукою кроткого, благословенного своего избранника: «Вот тебе, мученик, и Архипов день!..» Кроме крепостных, Годунов (указом 1597 года) обязал беглых возвратиться в прежнюю кабалу к господам. Этими мерами Годунов задобривал бояр, вельмож, и, таким образом, крепостное право было взяткою, данною олигархам временщиком, кравшимся к престолу царскому!
В 1596 году Борис ездил по областям Западной России, где на границе литовской основал каменную крепость в Смоленске и снискал восторженные похвалы жителей своим тщеславным милосердием. «Смоленск будет ожерельем России!»—доложил правитель царю по возвращении в Москву.
— Ожерелье-то ожерелье, — возразил князь Трубецкой, — но не завелось бы в нем вшей, от которых нам беспокойно будет!
Ненависть к временщику проявлялась в это время в самой бессмысленной форме поджогов и грабежей в недавно им отстроенной Москве. В 1595 году, пользуясь отсутствием царя, князь Василий Щепин, дворяне Байковы и Лебедев, составив обширный заговор для поджога Москвы и грабежа казны царской, образовали целую шайку зажигальщиков… Правитель, вовремя уведомленный, успел захватить злодеев и предал их казни. Эта решительная мера положила предел злоумышлениям, и спокойствие водворилось в столице. Три гроба, если не четыре (королевы Марии Владимировны, ее дочери, Димитрия-царевича и, может быть, царевны Феодосии), в числе прочих послужили временщику ступенями к царскому трону, и не было, по-видимому, у временщика ни соперников, ни соперниц. Однако, озираясь как вор, пробирающийся к добыче, Годунов с высоты своего величия заметил еще одну личность, по мнению его, подозрительную. Это был тот самый князь Симеон Бекбулатович, которого Иван Грозный потехи ради пожаловал в цари московские (см. выше). Уволенный царем Феодором от должности тверского наместника и лишенный данных ему прав удельного князя, Симеон мирно доживал свой век в своем селе Кушалине… Этот ли мог быть соперником Годунову? Как бы то ни было, правитель послал ему в подарок бутылку дорогого испанского вина, отведав которого Симеон через несколько дней ослеп, именно вследствие яда, примешанного к вину. Так он сам говорил Маржерету, и последний упоминает об этом в своих записках. Не ради оправдания Годунова, но в виде смягчающих его вину обстоятельств заметим, что отрава, примешанная к вину, как-то сомнительна. Неужели, кроме Симеона, этого вина никто другой не пил? Почему Симеон предполагал, что ослеп именно от вина, присланного ему Годуновым?.. Человек выпивает стакан воды и в тот же миг падает, пораженный апоплексическим ударом; придет ли кому из присутствовавших в голову, что вода, которую пили и другие, была отравлена? Ослепление Симеона, как нам кажется, сомнительно, т. е. он ослеп, но не от яда, а просто, может быть, вследствие неумеренного употребления крепких напитков, которому предавался несколько лет… Вино Годунова было, может быть, последнею каплею, переполнившею чашу, или выпито было тогда, когда уже началось у князя Симеона воспаление глаз.
С 1596 года царь Феодор начал, видимо, слабеть и клониться к гробу; его тревожило смутное предчувствие близкой кончины. Он стал задумчивее обыкновенного, беседы его с духовником делались продолжительнее. Порою прорывались у него слова, бывшие очевидными отголосками мысли о близкой вечности. Во время торжества перекладывания мощей св. Алексея-митрополита в новую серебряную раку царь сказал придерживавшему их Годунову: «Правитель, осязай святыню!.. Управляй народом с неослабною ревностью… ты достигнешь желаемого, но знай, что на земле все миг и суета!» В ноябре 1597 года у царя обнаружились признаки опасного недуга, принявшего месяца через два смертельный характер. 6 января слабым пресекающимся голосом (на вопрос патриарха Иова, кому он поручает царство) Феодор Иванович отвечал, что им оставлена духовная, по которой преемницею его будет царица Ирина под попечительством патриарха Иова, Феодора Никитича Романова и Бориса Годунова. После того умирающий долго беседовал со своею супругою; в 11 часов вечера патриарх его соборовал, а в час ночи с 6 на 7 января царь Феодор Иванович тихо отошел в вечность.
Как ни приготовлены были бояре к печальной катастрофе, однако же все они оцепенели от ужаса, все… кроме Годунова! Последняя минута царя была первою минутою новой жизни временщика, требовавшею от него всей его энергии. Придав своему красивому лицу выражение, соответствовавшее печальной обстановке, правитель немедленно предложил вельможам во исполнение воли «новопреставленного» присягнуть царице Ирине, и Годунову повиновались. Он же распоряжался погребальною церемониею; утешал, уговаривал сестру свою царицу Ирину, словом, явил себя и здесь, как всегда и всюду, человеком смышленым, ловким и энергичным. Покуда он распоряжался во дворце и в храме, тысячи его клевретов, рассеянных по Москве, внушали огорченному народу, что единое спасение царства, о котором должно Бога молить, заключается в том, чтобы венец Мономахов был предложен мудрому правителю; ссылались на его подвиги, заслуги; напоминали народу о бесчисленных его благодеяниях. Это же самоё повторяла боярам и духовенству царица Ирина Феодоровна, объявив им, что она слагает с себя свой сан и имеет непременное намерение постричься в монахини. Ее заклинали не противиться воле покойного супруга, не лишать России своей материнской любви… Но царица была непреклонна и вместе с Борисом Годуновым выехала из Москвы в Новодевичий монастырь, в котором и постриглась под именем Александры…
И осталось царство русское круглою сиротою на попечение бояр, словно корыстолюбивых опекунов… Это тридцатидневное междуцарствие было комическим прологом страшной трагедии царствования Бориса Годунова: он играл комедию с народом, кокетничал с ним своим поддельным великодушием, заставляя предложить себе ту самую корону, которая уже была у него в руках. Февральские волнения Москвы 1598 года были тем же самым, чем был декабрьский переворот 1852 года в Париже, с тою, однако же, разницею, что в Москве лились реки слез, а в Париже ручьи крови… Повторяем — маневры похитителей власти всегда и повсеместно были одни и те же.