Время ангелов
Шрифт:
— Чего я не понимаю, так это, почему ты прибежал ко мне с этой отвратительной историей?
Воцарилось молчание, во время которого Маркус пожалел о заданном вопросе. Лео опустил глаза, затем тихо сказал:
— Я уверен, вы знаете почему.
Веселость Маркуса мгновенно исчезла. Снова они играли в кошки-мышки. Маркус поспешно сказал:
— Я, безусловно, не собираюсь помогать тебе. — Но, произнося эти слова, он с волнением почувствовал, что, конечна же, поможет и что Лео это тоже знает.
Лео улыбнулся, глядя вниз на медную каминную решетку, затем снова» стал серьезным. Он продолжал, как будто не слышал последней реплики Маркуса:
— Мне жаль,
Он снова улыбнулся.
— Твой отец действительно так любит эту вещь?
— Это его самое драгоценное достояние. Он совершенно уничтожен и состарился на десять лет.
— Перестань улыбаться, — сказал Маркус. Он почувствовал, как прежнее знакомое беспомощное раздражение овладевает им. Ему захотелось ударить Лео. — По правде говоря, я думаю, что ты самый эгоистичный и бесчувственный молодой человек, с которым я имел несчастье познакомиться.
— Мне очень жаль, — сказал Лео едва слышно.
Он осторожно поднял задумчивое лицо, затем опустил голову.
— Тебе действительно следует сожалеть о том, что ты сделал, и я надеюсь, ты сожалеешь. Ты всегда представлял, что можешь просто взять и отказаться от морали, но это не так просто. Ты не так свободен, как думаешь.
— Я начинаю это понимать, — пробормотал Лео все так же полушепотом.
— К черту! — воскликнул Маркус. Разговор закончился не так, как он предполагал. Все это происходило уже много раз прежде. И он продолжил: — Меня не интересует твоя неразбериха, и я не намерен помогать тебе. Вот и все.
Лео осторожно посмотрел на Маркуса, а тот повернулся к нему спиной и занялся письмами на столе. Стояла тишина. Затем Лео сказал:
— В таком случае мне лучше уйти. Извините, что побеспокоил вас.
Маркус обернулся, Лео поднимал свое пальто. Маркус забрал пальто из его рук. Лео пристально посмотрел на Маркуса, и его лицо прояснилось, засияло. Маркус бросил пальто на пол.
— Адрес магазина? — потребовал Маркус.
— Вот, на этой бумаге, я записал его.
— Пойду поговорю с продавцом, — сказал Маркус. — Я ничего не обещаю. А теперь уходи.
Лео взял пальто, шарф и надел их. Теперь он смотрел на Маркуса с безмятежной улыбкой, излучающей не столько благодарность, сколько легкую заботливую жалость. Затем, помедлив, протянул руку и коснулся плеча Маркуса. Это было, скорее, легкое похлопывание, а не ласка. Маркус поймал ускользающее запястье Лео, яростно сжал его и отбросил. Мгновение они пристально смотрели друг на друга. Затем Маркус отошел, воздвигнув между собой и Лео стол.
— Уходи.
Дверь закрылась. Маркус сел, тяжело дыша. Выпил немного виски. Он испытывал одновременно волнение и отвращение. Немного погодя он стал смеяться, а когда лег спать, ему приснился Карел.
Глава 13
— Мюриель.
— Да.
— Я могу поговорить с тобой минуту?
Мюриель медленно поднялась обратно по ступеням. Отец говорил с ней через полуоткрытую дверь, и в комнате, казалось, было темно. «Патетическая симфония», так громко звучавшая всего несколько минут назад, что была слышна в ее комнате, теперь превратилась в сиплый шепот.
Мюриель осторожно приоткрыла дверь, как будто ожидая за ней какую-то преграду, и бочком втиснулась в комнату. Хотя уже наступило утро и, к тому же чуть менее туманное, чем обычно, занавески у Карела все еще были задернуты. Воздух в комнате казался холодным и спертым, Мюриель предположила, что отец всю ночь не спал. Единственная, закрепленная под углом лампа освещала книгу, открытую на его столе. Карел, в первый момент невидимый, материализовался со Стороны софы из черного конского волоса. Он подошел к столу и сел, потянув лампу вверх, и комната немного осветилась.
— Закрой дверь. Сколько времени?
— Около десяти.
— Садись, пожалуйста.
Мюриель неловко села, посмотрев через стол ему в лицо.
— Ты уже нашла работу, Мюриель?
— Нет еще.
— Надеюсь, найдешь.
— Найду.
— Как себя чувствует сегодня Элизабет? Я слышал, как звенел ее колокольчик.
— Она выглядит как обычно.
— Я хочу поговорить с тобой об Элизабет.
Мюриель вглядывалась в красивое, удивительно напряженное лицо отца. Одна половина его была высвечена лампой, другая — скрывалась во тьме. Оно казалось слишком спокойным. Такое лицо могло принадлежать какому-то недоступному равнодушному отшельнику неизвестной веры, скрывающемуся в отдаленной горной пещере. Мюриель содрогнулась. Знакомое чувство уныния, страха и трепета струилось на нее от отца, как благоухание.
Мюриель проснулась этим утром в плохом настроении. Испытывая недобрые предчувствия, она припомнила свой разговор с Лео и ту нелепую сделку, которую с ним заключила. Мысль ввести это безответственное существо в упорядоченный и замкнутый мир Элизабет сейчас казалась ей не столько необдуманной, сколько бессмысленной. Теперь она более ясно поняла: то, что привлекало ее в Лео и заставило рассматривать его как «подходящего» для Элизабет и даже в какой-то мере «подходящего» для нее самой, заключалось в его моральной или, скорее, аморальной игривости, той жизнерадостной готовности поступать дурно, так безобразно вылившейся в отвратительную кражу и в ту сцену с Юджином, которую она невольно подслушала. Прежде она думала о Лео как о сильнодействующем средстве, о чистой стихийной силе. И действительно, было какое-то чувство чистоты в этой силе, что и заставило ее так охотно представить его себе как инструмент. Такое простодушно-эгоистичное создание не могло нести в себе угрозу. Подобных вещей Мюриель не боялась. Она льстила себя надеждой, что может их контролировать. Однако сейчас она была и потрясена, и сбита с толку, испытывала отвращение к Лео и в то же время не считала себя вправе решительно осудить его, как будто сама уже стала его соучастницей.
Мюриель находила утешение в огромной жалости к Юджину, жалости, особую силу которой придала ее неудачная попытка осудить его сына. В крайнем волнении она ушла из дома за покупками и, когда проходила через Ладгейт Хилл, остановилась потрясенная, увидев русскую шкатулку, выставленную на продажу. Она никогда прежде не замечала такого рода вещей, и то, как живо привлекла ее внимание эта шкатулка, не могло не показаться значительным. Она бежала всю дорогу домой. Мюриель надеялась, что Юджину понравится шкатулка и ему будет приятно, что она думала о нем, но такой реакции она не ожидала. Его слезы благодарности поразили Мюриель и мгновенно сделали ее очень счастливой. Она была права — его порадовала ее забота. Позже она сожалела, что пришла в замешательство и покинула его слишком быстро. Ей следовало остаться, она могла бы обнять его и даже, может, в тот момент поцеловать. Когда она металась этой ночью в своей постели, то представляла, как целует его, и стонала в подушку.