Время ангелов
Шрифт:
— Пэтти, я настолько переполнен радостью, что едва понимаю, где я.
Юджин взял горсть снега, легкого, почти нематериального, и повернулся к Пэтти. Она, улыбаясь, смотрела на него, тоже ошеломленная. На ее коричневых щеках от холода загорелись темно-красные огоньки. Лицо, обрамленное волосами, подвязанными шарфом, выглядело круглым, пухлым, по-детски милым и аппетитным, как созревший плод. Юджин поднял руку, приложил горсть снега к ее щеке и почувствовал своей холодной ладонью ее тепло. Белизна как будто сахарной пудрой присыпала ее горящую кожу. Она была коричневой, теплой и смеялась, стоя рядом с ним.
— О! Он течет
— Снимите перчатку, — предложил он. — Вы должны почувствовать снег. Не холодно. Ну вот.
Он заключил ее руку без перчатки в свою и медленно погрузил их сплетенные руки в снег на гребне гранитной стены. Ему хотелось увидеть ее коричневую кожу на белом фоне.
— О, холодно!
— Восхитительно.
— Как холодный сахар.
— Пэтти, я чувствую себя так странно и хорошо. Вам тепло? Мне бы хотелось спрятать вас в мое пальто, как котенка!
— Я бы стала мурлыкать!
— Позвольте мне согреть вас.
Он неловко обнял ее. Его пальто разделяло их, как доска. Он немного распахнул его и попытался привлечь Пэтти поближе. Ее руку, которую все еще продолжал держать, он спрятал себе под мышку, и она уцепилась за ткань его куртки. Отогнув подбородком воротник, он обхватил ее за талию и придвинул поближе между полами пальто. Он держался за скользкий неровный мех, притягивая его. Это было неуклюжее объятие. Утонув в одежде, они стояли лицом к лицу, не способные приблизиться достаточно близко друг к другу. Пэтти смотрела мимо него, ее щека была влажной там, где растаял снег. Его тело обдало холодным воздухом. Затем Пэтти передвинулась и протиснулась бочком внутрь его пальто. Он ощутил тепло и вес ее склонившегося тела. С тихим вздохом она прижалась лицом к его плечу. Шарф сполз назад, открывая поток вьющихся иссиня-черных волос. Юджин поднял руку, поправил их и сказал:
— Я люблю тебя, Пэтти.
Она приглушенно, уткнувшись в его пальто, ответила:
— Я тоже тебя люблю.
Юджин застонал и попытался обхватить рукой ее меховое пальто. Они передвинулись и обрушили снег с гранитной стены себе в ботинки. Пэтти выпустила из рук его куртку и повисла на нем всей своей тяжестью, прижалась к нему, как падающая колонна, и он всем телом от груди до колен ощутил ее тепло. Он обхватил ее за плечи, не способный ни двигаться, ни видеть. Прошло время. Затем непроизвольным движением ее голова постепенно поднялась, как будто медленно распрямилась пружина, и его лицо склонилось над нею. Он поцеловал изгиб щеки, куда прикладывал снег, и стал искать ее губы. Прошло еще немного времени, прежде чем он нашел их. Пэтти попыталась осторожно высвободиться.
— Боже мой, — прошептала она.
— Моя дорогая, — сказал Юджин.
— Мне так жаль, — сказала Пэтти.
— О чем ты жалеешь?
— Мне не следовало бы…
— Почему? Успокойся, Пэтти, мы не дети.
— Это неправильно…
— Ну так давай все исправим. Ты выйдешь за меня замуж, Пэтти?
— О…
— Не расстраивайся, дорогая. Это просто предположение. Мы обсудим его, не правда ли? Не стоит торопить друг друга, Пэтти, пожалуйста…
— Ты не можешь жениться на мне, — сказала Пэтти, — это невозможно.
Она отстранилась от него и стояла, глядя на быстро бегущую реку, неосознанно сжимая и растирая свои замерзшие без перчаток руки.
— Ты выглядишь такой несчастной. Не грусти. Конечно могу. А почему бы и нет? Я понимаю, это все неожиданно… И знаю, я не очень-то…
— Не в этом дело. Ты замечательный. Но ты не знаешь… О, ты не можешь хотеть этого. Я недостаточно хороша.
— Не будь глупышкой.
— Я… ну, я цветная… и я…
— Пэтти, дорогая, не говори ерунды. Я с таким же успехом могу сказать тебе, что я русский. Мы два особых существа, оба изгнанники, оба одинокие, и мы нашли друг друга. Ты сделала меня счастливым, я очень изменился с тех пор, как ты появилась в доме, ты должна знать это. Наверное, я кажусь безнадежным сломленным «типом». Но я могу все изменить. Я не глуп и смогу зарабатывать намного больше, если захочу. Мы будем жить в собственном доме…
— Не надо… — взмолилась Пэтти. Она на минуту закрыла лицо, затем придвинулась к нему, засунув руки в карманы, и положила голову ему на плечо. — Я люблю тебя, люблю тебя.
— О Пэтти, я так рад. Извини, что напугал тебя. Ни о чем не беспокойся, у нас еще много времени, мы все обдумаем. Я хочу доказать тебе, что я могу зарабатывать деньги…
— Деньги не имеют значения.
— Хорошо, подумай обо всем этом, Пэтти. Если мы действительно любим друг друга…
— Но ты не можешь любить меня.
— Пэтти, прекрати.
Он крепко прижал ее к себе, спрятав подбородок в жесткие черные волосы.
Пэтти снова оттолкнула его. Она надела перчатки и поправила шарф. Ее лицо слегка подрагивало, и зубы стучали. Она сказала:
— Ты… оставайся здесь, а я вернусь назад.
— Позволь мне пойти с тобой.
— Нет, ты останешься здесь. Я хочу, чтобы ты остался. Утаи это ради меня на время. Я сама найду дорогу.
— Но ты подумаешь над тем, что я сказал?
— Конечно подумаю. Спасибо тебе… Спасибо…
Она повернулась с каким-то особым неловким достоинством и по-кошачьи осторожной походкой стала медленно удаляться. Закрыв глаза, Юджин слушал звук ее удаляющихся шагов. Когда он снова посмотрел, ее уже не было видно.
Он моргнул, осмотрелся. Казалось, будто он только что вышел из маленькой комнаты, из замкнутого пространства, настолько происшедшая сцена отделила его от окружающего. Пристань по-прежнему была пустынной, и только их с Пэтти следы прочертили толстый слой снега на ней. Он смотрел на широкую реку, глубоко дыша, у него снова закружилась голова, как будто он танцевал на снегу, вальсируя так быстро и легко, что его ноги даже не сломали белой морозной корки.
Какое-то новое ощущение поселилось в его теле, новое или очень старое. Он почувствовал, как оно нахлынуло на него, и откинул голову, словно исступленный пловец, встречающий волну. Он узнал чувство, имя которому — счастье. Да, он женится на Пэтти, он снова будет жить в своем доме.
Вглядываясь в очертания на фоне неба, он видел позолоченные купола и шпили, сверкающие на солнце, бледное белесое золото, переходящее в огромные короны из снега. Окрашенные многоколонные фасады, синие и терракотовые, под переменчивым снежным узором протянулись вдоль бесконечных набережных, каждое окно со своим высоким снежным гребнем, каждая капитель прочерчена причудливыми белыми арабесками. Он смотрел на длинный невысокий город над огромной застывшей рекой. Для него светило солнце с неба цвета ляпис-лазури на мрачные стены крепости, на полосатые башенки Воскресения, на широкий позолоченный купол Святого Исаакия, на вставшего на дыбы бронзового Петра и на стройную, четкую стрелу шпиля Адмиралтейства.