Время ангелов
Шрифт:
Глава 15
«Если бы умирание, как бытие, подходящее к концу, было бы понятно в том значении смерти, которую мы обсуждали, тогда Дасейн вследствие этого можно было бы трактовать как нечто уже присутствующее или находящееся под рукой. Дасейн не завершается смертью, так же как и не исчезает полностью, не заканчивается и не предоставляется полностью в чье-то распоряжение. Напротив, так как Дасейна еще нет и это «еще нет» продолжается постоянно, пока он существует, и это у оке тоже его конец. Развязка, которую мы имеем в виду, когда говорим о смерти, не имеет значения для прихода к концу Дасейна, но бытие, направляющееся к концу, — его реальная сущность. Смерть — способ существовать, который Дасейн принимает на себя, как только возникает. Умирание, как бытие, направляющееся к концу, должно быть уяснено онтологически с точки зрения способа бытия Дасейна. И вероятно, возможность существующего бытия, этого «еще нет», которое предшествует концу, станет понятным, только если характер конца определен экзистенциально. Экзистенциальное выяснение понятия бытия, направляющегося к концу, также даст нам адекватный базис, чтобы определить значение нашей беседы о целостности Дасейна, если действительно в результате смерть послужит основанием этой целостности».[13]
Пэтти, прибиравшая комнату Карела, прочитала эти слова в книге, открытой на его столе. Вернее, они не были прочитаны, так как ничего не значили для нее. Эти слова звучали бессмысленно и зловеще, как отдаленный гул какой-то ужасной катастрофы. Может быть, таким выглядел мир, когда люди были интеллектуальными и достаточно умными, чтобы увидеть его во всей его реальности? Может, под внешней видимостью все было именно так?
Она отложила щетку и совок для мусора и подошла к окну. Под домом громыхал поезд. К ним она все еще не привыкла. Она подтянула свою твидовую юбку. Застежка сегодня утром сломалась, а английская булавка, которая поддерживала ее, расстегнулась. Было время после полудня, подернутое дымкой, красноватое солнце сияло между светлых полосок облаков. Вдали на снегу Пэтти увидела удаляющуюся фигуру миссис Барлоу, которую несколько минут назад она прогнала от дверей. Снежное поле строительной площадки окрасилось в сахарно-розовый цвет, и шпили городских строений вдали, сильно затененные с одной стороны и освещенные — с другой, вздымали к небу нагромождение кубов и конусов. Пэтти чихнула. Не заболевает ли она? Карел терпеть не мог, когда она простужалась. Возможно, это просто пыль.
Весь день Пэтти избегала Юджина. Это было не трудно, так как и сам он из деликатности или от избытка счастья не искал встречи с ней. Время проходило в такой мешанине радости и отчаяния, что в конце концов она уже не могла понять, где кончается одно и начинается другое. Она не ожидала, что полюбит Юджина. Но теперь поняла, что полюбила и любит его совершенно особым образом, хотя считала это невозможным для себя.
И в то же время она любила Карела и не могла больше никого любить, даже не помышляла об этом, как о чем-то абстрактном. Ее бытие столь тесно переплетено с Карелом, что ничто постороннее не могло туда проникнуть, там было слишком плотно и темно. Она спаяна с ним такими прочными узами, что называть их любовью в ее представлении было нельзя. Она была Карелом.
Что же произошло тогда этим утром? При солнечном свете и сверкающем снеге к ней пришло какое-то безумие, внезапная изумительная свобода. Черные годы как будто упали с ее сердца, и она снова ощутила свободное стремительное движение к другому, что побуждает каждого из нас наиболее полно раскрыть себя. И действительно, в ней словно пробудилась новая личность, в своем приближении к Юджину она обретала завершенность — ни одна ее частица не обитала где-то поодаль. Из глубин ее темного оцепенелого существа возникло что-то чистое и манящее. Ее радость, вызванная любовью Юджина, ее восторг от ожившей возможности любить, оставались в ней нетронутыми весь день. Но разве это возможно?
Чистота, которую она оценила в Юджине, прежде чем хорошо его узнала, теперь засияла вокруг него в полном великолепии. В этом человеке отсутствовали тени. Он любил ее просто, верно и предлагал ей чистую жизнь. А еще он желал ей счастья, она почувствовала, вдохнула это сегодня утром. Счастье было заключено в Юджине, как и во всех безупречных людях, и нужно только прикоснуться, чтобы оно полилось полным потоком. Оно нахлынуло на нее, и это, пожалуй, больше всего сводило ее с ума весь день. Она чувствовала, что может быть счастлива с Юджином. Она могла бы стать его законной женой, носить золотое обручальное кольцо и жить с ним в чистоте. Быть замужней, обычной и любить невинной любовью.
Это было вполне возможно. И в то же время совершенно невозможно. «Я не смогла бы рассказать Юджину о Кареле, — подумала она, — он отшатнулся бы от меня в ужасе, если бы узнал». Вопрос о том, чтобы рассказать, даже не вставал. «Я все еще любовница Карела?» — спрашивала себя Пэтти и отвечала положительно. Все еще в любой момент, и так будет всегда, Карел мог уложить ее в свою постель, если бы захотел. У нее не было иной воли — только его. Карел был ее судьбой. Правда, она иногда представляла, будто покидает его, рисовала искупившую вину Пэтти, ведущую смиренную, полную служения людям жизнь. Но это была пустая мечта, она ощутила теперь контраст между воображаемыми ею картинами и резкой, легко узнаваемой болью реальности. Реальные возможности оказались несовместимы, противоположными по сути, и ей нужно было как-то научиться с ними жить.
«Но я люблю его», — сказала себе Пэтти, как будто такая простота могла спасти ее.
— Пэттикинс.
— Да. — Пэтти поспешно отвернулась от окна.
— Ты еще не закончила?
— Только что закончила.
— Ты не нашла следов мышей?
— Цех.
— Странно. Я уверен, что видел их.
Чувство вины сдавило и овладело всем существом Пэтти, она почувствовала, как вспыхнула темным румянцем, как будто вся чернота ее крови восстала, чтобы обвинить ее.
— Не уходи, Пэтти, я хочу поговорить с тобой.
На Кареле были темные очки. Два блестящих овала смотрели непроницаемо, отражая розовый свет и многочисленные городские башенки. В отдалении зазвенел колокольчик Элизабет, позвенел недолго и замолк.
— Пэтти, задерни, пожалуйста, занавески. Я не переношу этот ослепительный блеск снега.
Пэтти задернула занавески.
— Поаккуратнее, пожалуйста. Все еще проникает немного света.
На мгновение комната погрузилась в полную тьму. Затем Карел включил лампу на столе. Он смотрел на Пэтти своими огромными темными как ночь глазами, затем снял очки и потер лицо. Стал ходить взад и вперед по комнате.
— Не уходи. Присядь где-нибудь.
В комнате было очень холодно. Пэтти села на стул у стены и смотрела, как он ходит. Она заметила, что он босиком. Сутана колыхалась от его быстрых шагов, и при каждом повороте, когда он приближался к ней, касалась грубой лаской ее колена. Теперь Пэтти казалось невозможным, чтобы Карел не знал о ее связи с Юджином, не знал всего, что происходит в ее мыслях. Его присутствие, как внезапное нападение каких-то темных необъяснимых сил, схватило ее в когти и подчинило себе все ее существо. Она закрыла глаза, и что-то, скорее всего ее душа, отделилось от нее и упало к босым расхаживающим ногам.
— Пэттикинс.
— Да.
— Я хочу серьезно поговорить с тобой.
— Да.
Пэтти засунула два пальца в рот и впилась в них зубами.
— Давай заведем музыку. Поставь, пожалуйста, сюиту из «Щелкунчика».
Пэтти подошла к патефону и поставила пластинку негнущимися руками. Должно быть, он знает о Юджине.
— Заведи его как следует. Вот так.
Карел продолжал ходить. Он подошел к окну и выглянул через щель в занавесках. Закат, как розовый фламинго, моментально прочертил мрак комнаты.