Время ангелов
Шрифт:
— Это часто одно и то же. Я понимаю трудность.
— Но ты веришь мне? — спросил Лео. — Я много раз обманывал тебя. Но это правда.
— Я верю, — сказала Мюриель. Она действительно верила. — Ты заплатил ей теперь?
— Нет, — ответил Лео. — В том-то и дело. По крайней мере это то, что ты делаешь для меня, или я для тебя. Я не ожидал подобного.
— Не понимаю тебя.
— Я продумал, как сохранить деньги, чтобы заплатить долг и заставить третью сторону выкупить для меня икону, но не могу сделать этого.
— Что же останавливает тебя? Безусловно,
— Да. Думаю, именно он. Я всегда считал, что смогу легко отказаться от морали, но это не так просто. Я не настолько свободен, как предполагал.
— Ты правда получил семьдесят пять фунтов за икону?
— Правда. Но я собираюсь отдать их сегодня тому человеку, который… ну, человеку, который собирается вернуть мне икону.
— И от которого ты скрыл, что деньги все еще у тебя?
— Точно. Боюсь, ему придется заплатить немного больше. Но это благородный жест, который с твоей стороны будет сопровождаться другой подходящей ложью?
Лео изумленно посмотрел на нее, затем рассмеялся:
— Да! Во всяком случае я отдам их. О Боже! Ты довольна мной, Мюриель?
— Но ты все еще связан со своей сочувствующей пожилой дамой?
— Да. Я не могу сейчас думать об этом, но найду какой-нибудь выход. Послушай, дорогая, ты мне всерьез говорила о своей кузине?
Мюриель отвернулась от него. Перед ее взором мысленно предстала картина: душная тьма, что-то жужжит в глубине комнаты, как рой пчел. Она быстро повернулась к Лео:
— Да.
— Пойми, я не полный дурак, — сказал Лео, — хотя часто прикидываюсь дураком, но здесь все будет в порядке. Я очень хочу познакомиться с твоей кузиной, просто познакомиться, что бы ни случилось потом, даже если ничего не произойдет. Я думаю о ней постоянно с тех пор, как ты рассказала мне, и не могу отказаться от романтических грез. Если ты позволишь мне познакомиться с ней, клянусь, я не подведу тебя и буду делать все, что ты скажешь.
— Хорошо, — сказала Мюриель.
— Ты не расскажешь мне немного о ней? Какая она?
Мюриель стиснула зубы. Внутри нее что-то завибрировало, и она, почувствовав, что вот-вот снова хлынут слезы, встала.
— Не сейчас. Как-нибудь в другой раз. А теперь я должна идти.
— Я сказал что-нибудь не то?
— Нет.
— Не сердись на меня, Мюриель.
— Я не сержусь.
— Не грусти.
Подойдя к двери, Мюриель почти споткнулась о Лео. Он опять неловко обнял ее, и она на минуту горячо прижалась к нему Когда она вышла, то услышала голос Пэтти, все еще доносившийся из комнаты Юджина.
Несколько минут спустя Мюриель неслышно вышла из парадной двери. На улице стояла тишина. Туман стал чуть менее плотным, и воздух наполнился снегом. Огромные мягкие белые снежинки бесшумно кружились вокруг нее и, казалось, коснувшись земли, снова поднимались и летели по воздуху, рисуя узор, от которого рябило в глазах. Они падали столь обильно, что заполнили атмосферу холодом, как густым неласковым мехом. Мюриель отбросила их от лица и, опустив голову, пошла вперед. Снег скрипел под ногами. Внезапно перед ней выросла укутанная фигура и прошла мимо, направляясь к дому священника. Она напоминала миссис Барлоу.
Мюриель быстро шла, не глядя куда, и пыталась размышлять. По крайней мере способность думать, казалось, вернулась к ней. Она подверглась сильному давлению. Карел употребил свою власть, и, хотя он не произнес особых угроз, в его силе ощущалась скрытая опасность. Но чем он мог ей угрожать? Мюриель боялась потерять связь с реальностью. У нее не было времени подумать между разговором с Карелом и встречей с Лео, и все же она инстинктивно уцепилась за возможность как-то использовать Лео. Она боялась Карела, опасалась ослушаться его. Но еще больше она боялась чего-то другого — изоляции, паралича воли, превращения мира в нечто маленькое, сонное и огороженное, как внутренняя часть яйца. Ей казалось, будто Карел пытался вовлечь ее в какой-то дьявольский заговор или, скорее, загипнотизировать ее, привив чувство неизбежности. Ей нужна была резкость, даже абсурдность Лео, чтобы убедить себя в своем собственном независимом существовании.
Но почему она думала о словах Карела как о дьявольском заговоре? Если это и был заговор, то она в нем давно участвовала. Она никогда не сомневалась в том, что Элизабет больна и нуждается в защите от потрясений окружающего мира. Она была главной защитницей Элизабет от этих потрясений, и сама намеренно создала тот будуар, в котором теперь Элизабет казалась такой пугающе сонной и оцепеневшей. Все это воспринималось как необходимость. Доктора приходили и уходили, качали головами, предостерегали против напряжения и рекомендовали полный покой. Элизабет была инвалидом и вела жизнь больной. Что здесь таинственного?
«Почему я не могу относиться ко всему этому проще?» — размышляла Мюриель. Возможно, Элизабет и должна вести такую тихую жизнь. Но почему она так изолирована от людей? Карел внес какую-то путаницу в отношения, и теперь нужно все расставить по местам. Это не такое уж не допускающее никаких отступлений дело. Почему бы Мюриель не пойти к отцу и твердо и прямо не заявить ему о своем мнении — Элизабет нужно общество и почему бы для начала не познакомить ее с Лео Пешковым? В предложении не было ничего ужасного. Так почему ей тотчас же показалось, что было?
Вот что ей нужно сделать — объяснить все Юджину. Он здесь, он благоразумный, и мысль о том, чтобы привлечь его, успокаивала. Но одобрит ли он идею познакомить Лео с Элизабет? А почему бы и нет? Однако самой Мюриель осуществить этот план теперь казалось так же дико, как, например, разбить зеркало. Разумному постороннему человеку эта идея показалась бы вполне обычной. Хотя, чтобы посторонний действительно понял ситуацию, не придется ли его слегка заразить своим мрачным восприятием событий? Но удастся ли ей это? Не угаснет ли тогда тот огонь и не покажется ли совершенно нереальным? Может, он действительно не настоящий? «Я должна поговорить с Юджином», — сказала себе Мюриель. Но, воображая свою беседу с ним, она представляла себя заключенной в его объятия.