Время ангелов
Шрифт:
Маркуса очень радовало, что у него появилось практическое дело, связанное с обитателями дома священника. Ему отчаянно хотелось увидеть своего брата снова, увидеть его лицо, скрытое во время их последней встречи, которое предстало пред ним во сне в виде обезображенного лица демона. Ему было необходимо отогнать этот призрак, позволить повседневной и простой реальности обратить эти беспокоящие образы в бегство. Это казалось еще более настоятельным в отношении Элизабет, образ которой изменялся в его воображении совершенно независимо от его рационального сознания. Невинной и милой девушке, какой он ее помнил, угрожала опасность превратиться в его представлении в медузу. Он должен увидеть Элизабет, реальную Элизабет, как можно скорее и остановить в себе тот жуткий процесс, который, казалось, обретал над ним все большую власть.
Возвращение иконы представляло собой уважительную причину для визита, — возможно, это даже поднимет его авторитет. Маркус вообще намеревался спросить сначала Юджина и заручиться поддержкой Пешковых, прежде чем действовать дальше. Однако он еще больше осмелел, когда дверь дома священника внезапно распахнулась перед ним, пропуская уходящего электрика. Как во сне, Маркус вошел. Поблизости никого не было. Он знал расположение комнаты Элизабет, или по крайней мере ему так казалось. Во время своих ночных вылазок к запретному дому он уже мысленно все представил. Тогда казалось вполне возможным стремительно подняться по ступеням и попытаться предстать перед лицом безобидного существа, которое стало теперь так нелепо пугать его.
— Ну, Маркус.
Появился Карел. Маркус смотрел на пуговицы черной сутаны, затем поднял глаза на лицо брата. Оно блестело, как эмаль, как фарфор, и Маркус впервые обнаружил, какими голубыми были глаза брата. Они смотрели на него, отливая голубизной небес или цветов. Темные волосы блестели, как перья птицы.
— Пойдем, Маркус.
Маркус последовал за братом, словно его влекло магнитом. Мюриель и Пэтти промелькнули, как случайные прохожие, попавшие в кадр, и исчезли из поля зрения. Маркус шел вплотную вслед за Карелом, чуть не наступая на колыхающийся край его сутаны, вниз по ступеням, затем вверх и через дверь. Свет занавешенной лампы освещал открытую книгу и стакан молока. Дверь за ними закрылась.
— Извини, — пробормотал Маркус.
Воцарилось молчание. Затем Карел издал приглушенный звук, напоминающий смешок.
— Все в порядке, брат. Садись, брат.
Маркус обнаружил, что машинально снова взял цветы с мраморного столика, вдыхая довольно удушливый аромат коричневых и желтых хризантем, он положил их вместе с завернутым в коричневую бумагу; пакетом на стол и сел на стул с прямой спинкой.
— Маркус, Маркус, Маркус. Я же сказал тебе, чтобы ты оставил нас в покое.
— Извини, видишь ли, я…
— Считай, что мы умерли.
— Но вы не умерли, — возразил Маркус. — Кроме того, Элизабет…
— У тебя нет никаких обязательств перед Элизабет.
— Не в этом дело, — сказал Маркус. Он чувствовал себя возбужденным и достаточно красноречивым, чтобы точно описать свое состояние. — Дело не в обязательствах. Просто я очень расстроен из-за Элизабет. Я все время думаю о ней, беспокоюсь, и мне приходят в голову странные мысли. Я должен непременно увидеть ее. Я не могу работать, не могу ничего делать.
— Что ты имеешь в виду, когда говоришь, что тебе в голову приходят странные мысли?
— Сам не знаю. Это нелепо. Мне снятся кошмары, как будто она изменилась.
— М-м-м.
— Так что, ты видишь, я должен увидеть ее, хотя бы только для собственного успокоения.
— Может быть, позже. Посмотрим. Элизабет сейчас плохо себя чувствует.
— Я, кажется, больше не верю ни одному твоему слову, — сказал Маркус. Чувствуя себя странно взволнованным, он вгляделся в Карела, который стоял теперь прямо перед ним за пределами прямого света лампы.
— Не имеет значения. — Карел заключил слова протяжным вздохом, перешедшим в зевок.
— Не говори так, Карел. Я хочу поговорить с тобой серьезно, пожалуйста.
— О чем, мой дорогой Маркус? Ты хочешь предаться воспоминаниям о нашем детстве?
— Нет, конечно нет. Я хочу поговорить о тебе, как ты живешь, о чем думаешь.
— Трудный предмет, слишком трудный для тебя.
— Ты знаешь, что некоторые люди считают тебя безумным?
— А ты?
— Нет, конечно нет. Но ты ведешь себя странно, никого не видишь. А сколько ты мне наговорил прошлой ночью. Это правда, что ты потерял веру?
— У тебя такой старомодный язык. Ты хочешь спросить, считаю ли я, что Бога нет?
— Да.
— Что ж, тогда да. Я так думаю. Бога нет.
Маркус пристально всматривался в спокойную высокую фигуру в полумраке комнаты. Слова прозвучали необычайно весомо. Маркус всегда считал такие слова малозначащими, но сейчас они поразили его.
— Значит, ты не притворялся в прошлый раз, не подшучивал надо мной?
— Я бы не стал утруждать себя шутить с тобой, Маркус, а тем более — обманывать тебя.
— Но, Карел, если ты действительно больше не веришь, ты не должен оставаться священником. Твоя профессия…
— Моя профессия — священник. И если Бога нет, моя профессия быть священником без Бога. А теперь, мой дорогой Маркус…
— Пожалуйста, Карел, только минуточку, я так хочу, чтобы ты объяснил мне…
— Помолчи немного.
Карел развернулся и стал шагать взад и вперед. Маркус сидел сгорбившись и окаменев. Немного погодя Карел сказал:
— Что ж, пожалуй, я поговорю с тобой, почему бы и нет. В прошлый раз я представил тебе вульгарную доктрину. Рассказать, как на самом деле?
Хотя Маркус и отрицал это, он был сейчас почти уверен, что его брат безумен. Испытывая страх перед ним, он невольно тихо сказал:
— Я не очень уверен, что хочу это услышать сейчас.
— Никто не хочет слышать, Маркус, эту самую большую тайну в мире. И хотя я, может быть, и расскажу тебе, не старайся удержать ее в памяти, так как она не имеет права на существование.
Карел все еще ходил по комнате, но не размеренными большими шагами, а его как будто носило в пространстве взад-вперед. Сутана шелестела, развеваясь, замирала и снова развевалась.