Время бусово
Шрифт:
Насторожила не их показная развязность, громкие, до неприличия, голоса, порой переходящие в откровенный гогот, не спрятанные под полами одежды мечи, которые обычно порядочные люди от посторон-них глаз не прячут, а какая-то фальшивость в поведении и тоскливая настороженность в глазах, словно все они находились в постоянном ожидании чего-то неминуемого и неотвратимого. Такое выражение обычно присуще татю, осужденному сородичами на смерть, в те недол-гие и неизбежные моменты ожидания смертного наказания. Тоска и не-нависть, ненависть и тоска…
Судя по всему, старшим среди них был седовласый пожилой муж-чина со шрамом на лице от удара меча или кинжала. Шрам был старый, давно зарубцевавшийся, проходил через правую щеку. Возможно, это память осталась и от сабли, нового вида оружия, которое все чаще и чаще применяют кочевники вместо прямых мечей. Ему было за пятьде-сят, впрочем, возраст его не так-то просто было определить не только с первого взгляда, но и при длительном наблюдении. Седина волос и обо-значившаяся проплешина, конечно же, могли что-то сказать о его летах, но упругая походка, гибкость в движениях, общая подвижность явно говорили в пользу молодости и силы. А то обстоятельство, с какой ско-ростью исполнялись его указания; какой мгновенной была реакция ок-ружающих не только словесные приказы, что вполне понятно, но даже на малейшее шевеление бровей, на мимику лица, на еле уловимое дви-жение взгляда, на мановение рук, — говорило о привычке властвовать, а не подчиняться, приказывать и ждать немедленного исполнения этих приказов. Причем не просто о привычке, а о категоричности и жестко-сти; всякого, не исполнившего приказание или же замешкавшегося с его исполнением, ждала немедленная и суровая кара.
Вид остальных мужчин, прошедших, по-видимому, как и их вожак, огонь и воды, побывавших ни в одном приключении, также о их миро-любии и скромности не говорил, впрочем, и клейма тятя на лбу ни у кого видно не было. «Что-то не нравятся мне они, — отметил про себя Сколот, выходя на улицу. — Совсем разбойные рожи, похлестче, пожа-луй, чем у меня и моих товарищей будут, хоть и мы не лыком шиты и не пальцем деланы… Надо, однако, за ними по возможности присмот-реть… Как бы чего худого не замыслили».
Откуда было знать Сколоту, что перед ним сам сын-изгой давным-давно казненного беловежского воеводы Ратца, главарь разбойной шай-ки по прозвищу Атаман вместе со своей разбойной дружиной, поста-вивший перед собой цель мщения князю Русколани за казнь отца, по-зорное изгнание матери и их, детишек, из града Белая Вежа. В результа-те чего в скором времени последовала смерть матери и младших брать-ев и его нищенское и голодное скитание от огнища к огнищу, от вежи к веже. Хотя о шайке татей и шарапчиков и их главаре Атамане за долгие годы собственных скитаний по землям русичей он не раз и не два слы-шал, но видеться не доводилось. Если Сколоту пришлось немало помо-таться по свету, то уж Атаману тем более. Жизнь, словно мачеха нелас-ковая, и мяла, и терла, и била его, но сломить до конца так и не смогла, лишь ожесточила до предела, а жажда мести придавала сил и не дала оборваться, как у остальных его братьев, нити бытия.
ВОЗВРАЩЕНИЕ КНЯЖИЧА БУСА
Княжеский поезд перед градскими воротами появился неожиданно, вынырнув из-за тени кустарников и деревьев, росших вдоль дороги. Впереди на золотистогривых соловой масти конях ехали воины в па-радных доспехах и островерхих шлемах, с полным воинским нарядом, положенным русичам при походе. На некотором расстоянии за ними цугом впряженные белой масти кони катили небольшую открытую ка-рету с балдахином, убранную цветными лентами и цветами. Впрочем, в праздничном убранстве была не только карета, но и лошадиная упряжь, и сами лошади, головы которых украшали пышные султаны. И только пара рослых собак, бежавших рядом с каретой, осталась без прикрас. Но и они, словно чувствуя своим собачьим нутром торжественность мо-мента, высунув языки, весело помахивали хвостами.
Рядом с каретой на белом, в яблоках, грациозно изгибающем шею жеребце ехал сам Бус в светлой кольчуге и красном корзно, при мече в ножнах, но без шлема и щита. Его золотистые волосы рассыпались по плечам. Время от времени он наклонялся к карете и что-то оживленно говорил наряженным женщинам, точнее, той из них, что была понаряд-ней одета, да в добавок ко всему еще и прикрыта княжеским корзном от дорожной пыли. Эта смуглая и томноокая красавица и была супругой князя, а две другие спутницы — ее служанки. Чаще всего на речь Буса отвечала его супружница, но время от времени и ее спутницы что-то весело щебетали княжичу в ответ. Следом за каретой на конях гнедой масти рысил почетный эскорт из княжеских дружинников и знатных русколан в парадных доспехах, несмотря на жару, и при полном воору-жении. Впрочем, торжественность момента заставила их забыть и про дорожные неудобства, и про жару, и про пыль, поднимаемую передо-выми всадниками и колесами кареты.
Растянувшийся вдоль дороги народ ликовал, выкрикивал приличе-ствующие моменту здравицы, бросал в пыль цветы, зеленые веточки, пучки пахучей травы.
— Любят киярцы Буса, — глухо произнес Сколот, обращаясь к своим спутникам и невольно испытывая чувство зависти к русколанскому княжичу от этой народной любви. — Тут смотри криво, а молви прямо…
— Кажется, так, — подтвердили те, наблюдая за происходящим с не-большой возвышенности, расположившись невдалеке от дороги, по ко-торой двигался праздничный поезд. Посчитали, что не стоит им, при-шлым людям, лезть в первые ряды вместе с жителями славного Кияра.
— А греческая принцесса хороша! — восхищенно воскликнул кто-то из толпы горожан. — Настоящая царица. В карете сидит — и то, как пава! Вот как нашему княжичу повезло, так повезло!
— Ха-ха, — засмеялся его сосед с сарказмом, — и когда же ты, друг Тавр, успел это разглядеть. Вроде бы стояли все вместе. Только мы, вот, толком не разглядели, а ты — разглядел! Прямо не Тавр, а Глядич, Соко-линый Глаз какой-то!
Горожанина, говорившего эти слова поддержали дружным смехом, а седой старик, опиравшийся на клюку, скрипучим от древности, а, воз-можно, и от природной сварливости, голосом заметил:
— Принцесса, она, того, конечно, лепа и радует глаз, однако против Ладуни, матери Буса и остальных княжеских сынов, жидковата будет. Вот та красавица бала так красавица, всем красавицам — красавица! И статью, и белизной тела…
В толпе опять засмеялись. Теперь над словами старика.
— А ты, что, дедушка Зван, княгиню Ладуню голышом разгляды-вал? Али и щупать десницей или ошуюю доводилось? Ха-ха-ха!
— Ха-ха-ха! — Веселым смехом густо прыснули в толпе, словно стряпуха высушенными бобами по медному казану из озорства со всего замаха сыпанула. — Ха-ха-ха!
— Цыть, дурни! — не в шутку рассердившись над обидными словами молодых зубоскалов, взмахнул клюкой старик. — Ржете, вот, жеребцами, а ум, как у ишаков агарянских. Не соображаете, что грех над старым человеком потешаться. Сварог вас накажет, поверьте моему слову. На-кажет!
Парни, услышав о Сварожьем наказании, враз притихли, куда только вся веселость их подевалась!
— Я вам баю, что Ладуня лицом была бела, — в наступившей тиши-не вновь скрипучим голосом продолжил старик Зван. — Но дело даже не в том. Она знала, с какой стороны на коня вскочить, как лук и копье в руках держать, как мечом владеть. Вот в чем отличие-то самое главное, а не в том, как наряжаться да, задрав нос, павой прохаживаться!