Время, чтобы вспомнить все
Шрифт:
— Да, и ты уехала и несколько месяцев мне не писала.
— Я не хочу, чтобы это повторилось, — сказала Энн.
— И, я надеюсь, это не случится.
— Тогда давай немедленно прекратим этот разговор. Обо всем этом уже говорено сотни раз — со всеми подробностями… и не только с тобой. Стюарт говорил об этом не переставая.
— Мне очень жаль. Но это было частью…
Энн резко повернулась и посмотрела на мать.
— Давай прекратим это немедленно?
— Ну да. Конечно. Я уже и так собиралась…
— Нет, в ту самую минуту, когда ты сказала, что в моей жизни еще случится
Эдит Чапин молчала. Она подождала, пока ее молчание станет весомее всего прочего, пока оно станет в этой комнате главенствующим и заметным любому вошедшему. И только когда ее молчание достигло нужного ей уровня, она его прервала. И уже иным тоном, означавшим введение новой темы, Эдит Чапин снова заговорила с дочерью.
— А нам пришла телеграмма от кузена Фрэнка Хофмана?
— Я ее не видела, — отозвалась Энн. — А где он?
— Он в Буэнос-Айресе. Уит Хофман послал ему телеграмму. Фрэнк относился к твоему отцу с большой симпатией, и Уит решил, что ему надо сообщить.
— Я о нем совсем забыла. Чем он занимается?
— Я не помню. Мы с ним не виделись лет пятнадцать, не меньше.
— Я даже не помню, как он выглядит, — сказала Энн.
— Он совсем не похож на остальных Хофманов. Он маленького роста, и когда я видела его в последний раз, он был довольно полным. Полагаю, что, живя все эти годы за границей, этот любитель еды и вина, наверное, стал весьма дородным. Правда, это всего лишь мое предположение.
— Он женат?
— Я по крайней мере не слышала, чтоб он женился, — сказала Эдит. — А Уит такая прелесть, правда?
— Правда.
— Чтобы такой состоятельный человек был таким непосредственным — это истинная редкость. Он один из тех, кого я бы хотела пригласить на обед, когда все уляжется. Следующей осенью. Когда закончится лето, я начну приглашать людей на обед, раз в неделю. Но не больше четырех-пяти человек одновременно.
— Хорошая идея.
— Правда, вряд ли удастся обойтись без черного рынка, но я не думаю, что покупать на черном рынке непристойнее, чем приглашать своих друзей в клуб или отель. У отца на этот счет было другое мнение, но он, так или иначе, был связан с политикой, а это уже совсем другое дело.
— Все покупают на черном рынке, — сказала Энн. — И рацион бензина смехотворный. А откуда на сегодняшнем ленче взялся ростбиф? А все эти машины?
— Ростбиф был совершенно законный. У клуба всегда была служба доставки еды на дом.
— Слушай, мама, — усмехнулась Энн.
— Но это действительно так. Ты же это знаешь. Всякий раз, когда у нас собиралась большая компания, приходил Отто — сколько я себя помню. Он спрашивал меня, что подавать, а я ему говорила, что оставляю это целиком на его усмотрение. Что же касается машин, то разве большинство из них не было из похоронной службы?
— Только не те, что приехали к нам.
— Ну, я думала, что они из похоронной службы, — сказала Эдит Чапин. — Но я с тобой согласна. Однако чего еще можно ожидать от людей из Вашингтона? Ложь, излишества, деньги летят направо и налево. Твой
— А это навечно.
— Ну, по крайней мере пока не кончится война.
— Еще лет пять, — сказала Энн.
— По меньшей мере лет пять. То, что я скажу, должно остаться между нами, но, по мнению адмирала, до нашей победы на Тихом океане пройдет лет десять, не меньше.
— Надеюсь, он ошибается, — сказала Энн. — Джоби считает, что пять, но и это слишком долго.
Их малосодержательная беседа была каждой из них в тягость, и они обе это сознавали. Они обе сошлись на том, что Уит Хофман был милейшим человеком. Обсуждение Фрэнка Хофмана поначалу казалось занимательным, но потом вдруг выяснилось, что благодаря своим особенностям Фрэнк попадал в категорию чудаков, людей, отличных от окружающих, — вроде самой Энн и ее брата. Разговор о черном рынке и войне позволил им разрядить свое плохое настроение на безличной теме, но догадки о продолжительности войны снова заводили их в нежелательную область. Во время войны мужчины уходят сражаться, а значит, остается меньше мужчин, готовых ухаживать и жениться, и этот вопрос волновал Эдит гораздо больше, чем Энн.
— Да, слишком долго, — согласилась Эдит. — Наверное, мне надо хоть на несколько минут прилечь. Я не устала, но боюсь, что к вечеру буду без сил.
— А кто придет к нам сегодня вечером? — спросила Энн.
— Дядя Артур и тетя Роз Мак-Генри, дядя Карти, ты и Джоби. И все. Наверное, я на несколько минут прилягу. Я, возможно, не засну, но хотя бы расслаблюсь.
— А ты не хочешь снять платье?
— Хочу, но я, наверное, пойду к себе в спальню.
— Я пойду подготовлю тебе постель, — сказала Энн.
— Спасибо. А потом, пожалуйста, попроси Мэри подняться ко мне.
— Хорошо, мама.
Энн свистнула в свисток, и Мэри отозвалась: «Да, мэм».
— Мэри, пожалуйста, поднимитесь в комнату матери.
— Сейчас поднимусь.
Энн проводила мать до лестницы, а потом вернулась в комнату Джоби. Он спал прямо на покрывале, глубоко дыша и выводя мелодию из двух нот в минорном ладу. Она укрыла его одеялом, и он даже не пошевелился.
После ленча в честь усопшего новому заведующему школами В. Карлу Джонсону дойти до своего дома пешком не составило никакого труда. Его дом находился всего лишь в квартале от жилища Чапинов, и то, что Эдит послала В. Карлу Джонсону в его офис заведующего, — расположенный в гиббсвилльской школе — приглашение быть почетным носителем гроба, указывало на некую интимность в отношениях между семьей Чапин и семьей Джонсон. От дома номер 10 по Северной Фредерик до снимаемого Джонсонами дома номер 107 на самом деле было меньше квартала, и Эдит Чапин знала этот дом давным-давно: поначалу он был ей знаком как собственность семьи Лоуренс, потом семьи Рейфснайдер, а после этого дом занимали священнослужители, преподаватели и инженеры, которые привозили в Гиббсвилль свои семьи во время длительных строительных работ. Дом этот теперь принадлежал лютеранской церкви, и потому все селившиеся в нем жильцы были людьми респектабельными.